Скрипучий голос, старчески глухой,Тугие складки клетчатого пледа,Очки и взгляд, где горьких дум отстойПриправлен острословьем домоседа.Прозрачная костлявая рукаЛегла на набалдашнике тяжелом,А седина, подобие венка,Сквозит уже ненужным ореолом.Но кто же он? Философ? Дипломат?Сенека петербургского салона?Иль камергер, что в царскосельский садСпустился по ступенькам Камерона?Подернут рябью озера изгиб,Кружится лист, прохладен воздух синий,Среди подагрой искривленных липПокорно стынут голые богини.В сырой отяжелевшей тишинеНа озере, уже в туман одетом,«Мечети» призрак, словно в полусне,Струится одиноким минаретом.Нет, всё не то! Славянство и Босфор.Писать царям стихи и наставленья,Когда в ветвях распахнутый простор,А из Европы слышен запах тленья!Менять язык, друзей и города,Всю жизнь спешить, чтоб сердце задыхалось,Шутить, блистать и чувствовать всегда,Что ночь растет, что шевелится хаос.О, за один усталый женский взгляд,Измученный вседневной клеветоюИ все-таки сияющий, он радОтдать всю жизнь — наперекор покою.Чтоб только не томиться этим сном,Который мы, не ведая названья,В ночном бреду сомнительно зовем«Возвышенной стыдливостью страданья».Непрочен мир! Всем надоевший гость,Он у огня сидеть уже не вправе.Пора домой. И старческая тростьВонзается в сырой, холодный гравий.Скрипят шаги, бессвязна листьев речь.Подагра подбирается к коленям,И серый плед, спускающийся с плеч,Метет листы по каменным ступеням.<1938>
133. ПУШКИН АЛЕКСАНДР
<1817>
Сбивая тростью лопухи,Скользя мальчишеской походкой,Слагал он легкие стихиСтрофою звонкой и короткой,Луна сверкала на траве,В аллеях пятна разливая,А пунш гусарский в головеШумел, гудел, не умолкая.Как он махнул через забор!И пес отпрыгнул, не залаяв.Конечно, Юрьев был остёрИ улыбнулся Чаадаев.Вольнолюбивые мечты,Куплеты бурного Парижа…А всё ж заветные листыЗдесь на груди и к сердцу ближе.В помарках рукопись была,Срывался голос, неуверен.«Твоя прелестница мила,—Подняв стакан, сказал Каверин.—Она напоминает мнеСильфиду школы театральной.Не по ее ль, друзья, винеМы, как в балладе, все печальны?Как ловко стал ты рифмовать!Людмила — славная девчонка.Но пить — так пить!» Пошла пылатьВ ночи синеющая жженка.Плясали, пели, снова пили,Звенели рюмки здесь и там.«Их важно чашники носилиИ низко кланялись гостям».