Еще с времен Гомера, ФеокритаПрикрасами поэзии повитаБыла забава наша. А Назон?Рыбалку тоже вспоминает он,Хоть скуповато. Благостные воды,В них отраженный светлый лик природы,Береговая, вся в цветах, траваИ душ простых немудрые слова, —Ну чем не пристань после бурь житейских,Не мир полей цветущих Елисейских?Чем жарче чувства в тайниках души,Тем больше тянет отдохнуть в тиши.Так и меня — чуть нос я с горя вешал —То линь, а то старик Аксаков тешил.Пускай смеются! Не один мудрец,И даже царь, забыв про свой венец,Под вечер иль пред солнечным восходомСидел с удой, кристально чистым водамВсё отдавая, что тревожит ум, —И горечь славы, и бессилье дум.В тумане Темзы и над тихим Доном,Над океаном, будто жизнь, бездонным,На озере, где Пушкин отдыхалИ доброго Вергилия читал,На стынущем от холода Амуре,На берегах таинственной Миссури,В краю галушек, крепких варенух(Увы, мифическом!), — рыбацкий духНе угасим. Ужение присталоВсем — от сапожника до генерала.Синеет утро, и роса горит,Волна с волной еще не говорит,А мы сидим, следя за поплавками,И только тишь да небеса над нами.Вот за густой осокой поплавокЛег — задрожал — поднялся — вновь прилег,Рука, дрожа, удилище хватает,И линь зеленый воду рассекаетИ, только-только не порвав лесу,Весь золотясь, трепещет на весу…«Тихонько! Легче!» — шепчешь ты со страстью,Как собственному, рад чужому счастью…Конец борьбе. Дымки от папиросПлывут, синея. Ветерок донесК нам кряканье чирков меж тростниками…И только тишь да небеса над нами.На кольях над водой стоит шалаш.Весь камышом пропах закуток наш,В нем тень, покой и сумрак первозданный.Дениса поджидая и Богдана,Мы прилегли и, выпив по одной,Нырнули в легкий сон, как в мир иной.Не сон, а грезы, и не жизнь, а волны,Не мысли — облачка́, что ветром полныИ тают в излученье золотом,Как чистый дым над жертвенным огнем.Крепчает ветер, за волною мчится, —Догонит ли? А нам покойно спитсяВ пахучей колыбели над волной,К тому ж мы пропустили по одной!Трещит мороз, — с утра он круто взялся.Я зря весь день за зайцами гонялся,Зато в душе сверкающий снежокНа муки все, на все волненья лег.Поужинав, у печки мы, без света,Сидим, как Робинзон в пещере; летоМы вспоминаем и заводим спор,Затеяв свой, рыбацкий, разговор.А на стене не счесть на полках тесныхПоэтов именитых и безвестных:С Гомером рядом дремлет здесь Бодлер,Хоть нынче много ближе нам Гомер.Но есть еще там полочка иная:Не Малларме там красота больная,Не милый Диккенс, тот, что жизнь любил,Уютное гнездо себе там свил, —Нет! Полку ту украсил книжкой дивнойБарон Черкасов, старый и наивный.Там и Аксаков, там и Плетенев,Там «сазанятник» гордый Сибилев(Возможно, и не всем они известны,Но рыбаками чтимы повсеместно).Там блёсны, поплавки, набор крючков —Дружки немые братьев-рыбаков.Та полка средь других — как среди житаНаш скромник василек, росой омытый, —Кого гнетет людское зло, для техОна родник веселья и утех.Вот так-то на досуге, без усилий,Слагаю я стихи в старинном стиле;А ты их, брат, хоть изредка читайИ, вспомнив то, что было, — помечтай.Лето 1920Корнин — Костюковка