Стихотворения и поэмы

Что оставалось делать мне? Вот-вот
Я золотыми дребезгами гряну,
Предамся я вселенскому туману,
На искру увеличив небосвод.

Пусть так и будет. Ночью как-нибудь
Мелькну звездой возле созвездья Девы…
Печальные меня проводят девы
В мой Млечный и уже последний Путь.

Разрозненность сиротская моя
Воспрянет вдруг, в зарю соединяясь.
И может быть, я всё ж вернусь, как аист,
На милый зов родимого жилья.

Земля моя, всегда меня хранит
Твоя любовь. И все-таки — ответствуй:
Кто выручит меня из мглы отвесной
И отсветы души соединит?

1944

У Азовского моря

73. Смерть Лешкашели. Перевод Б. Пастернака

Смертельно раненный, без сил,
приплыл с той стороны Баксана.
Он многим жизнь укоротил
из неприятельского стана.

И вот, защитник и боец,
в дыму пылающей долины
встречал он в муках свой конец,
подкошенный осколком мины.

Он простонал: «В глазах круги, —
как бы ища во мне опоры, —
я умираю. Помоги!» —
и в высоте увидел горы.

Как лучезарны небеса
за поясами снеговыми!
Их выступы как паруса,
и Грузия моя за ними!

«Смочи мне лоб!» — шепнул он вдруг
и задышал всё учащенней,
но испустил внезапно дух,
пока я воду нес в ладони.

Я стал, не в силах отойти
от места роковой развязки,
с водой ненужною в горсти,
с живой водой из детской сказки.

Я думал: «Уходи, вода,
назад в подпочвенную жилу.
Мы с ним из одного гнезда,
нас буря с домом разлучила.

Мы на краю родной земли
в одном окопе с ним сидели
и выход к югу стерегли
по эту сторону ущелья.

И этот смертный оборот —
лишь кажущаяся утрата.
Я в живости своих забот
нашел нечаянного брата».

Был снег нагорный ярко-бел,
и небо сине за горою,
и куст смородины горел
свечою в головах героя.

1942

74. Сон. Перевод А. Межирова

В Черкессии,
                     в черкесской стороне
лежу в огне от незакрытой раны.
Мои виденья медленны и странны,
река в ущелье
                      плачет обо мне.

И причитает надо мной гора,
и всё лютей,
                    на самом солнцепеке,
глубоко провалившиеся щеки
пылают,
             как дубовая кора.

Над раной пар восходит тяжело,
на ниве сохнет колос переспелый,
Черкессии суровые пределы
туманной пеленой обволокло.
Обыскивая долы и луга,
жена страдает в нестерпимом зное,
и в низком небе
                          облачко лепное
похоже на орнамент очага.

И солонее
                материнских слез
точащиеся капли
                           жгучей крови,
и не шумит листвою в изголовье
платан тенистый,
                           под которым рос.

В теснине раскаляется гранит,
из горловины
                      пышет,
                                 как из домны.
И на моей руке орел огромный,
как на суку надломленном, сидит.

Он рану не когтит и не клюет,
он восседает на руке
                                 державно
и крыльями помахивает плавно,
как будто собирается в полет.