Стихотворения и поэмы

Когда столкнулись в Палестине.
Был Селио само унынье,
И Клэрел, в очередь свою,
Терзался тяжкою тоскою
И у безумья на краю
Не находил душе покою.
Как двое страждущих в пустыне,
Сошлись они. Так диво ль в том,
Что стало легче им вдвоем
И веселее… Те врата
(Уж наступала темнота)
Увидел Селио — и к ним,
Волненьем радостным гоним,
Сквозь мрачный город устремился.
Дыханье распирало грудь.
Пред ним открылся Крестный Путь
И вид с нездешней красотой:
Там свод державно громоздился
Над улочною теснотой.
Он назывался Ecce Homo,[1]
И, по преданию простому,
Здесь Агнца Божьего Пилат
Явил суду, по-волчьи злому.
…Захвачен зрелищем, объят
Восторгом, страхом, чувств разбродом
Встал итальянец перед сводом.
Вся скверна схлынула — и вмиг
Мир воссиял в значенье новом —
В значенье, истинном навек.
Там, наверху, открылся лик
Страдальческий в венце терновом,
И понял он: се человек.
Се человек, поднявший знамя
Вселенской скорби и забот,
Низведший наземь небосвод,
Сровнявший землю с небесами,
Се человек, поднявший глас, —
Сама судьба его устами
И к нам взывала, и за нас.
Но в страшный час, в смятенный час,
Когда небесный свет истаял,
Он возмутился, усомнясь, —
Отец, почто меня оставил?
Хула на Господа! Хула
И в нашем сердце ожила —
Хулим того, кто нас направил
На правый путь… А где залог,
Что рай — конец земных тревог,
Что рай нам станет отчим кровом?
Никто не даст душе ответ,
И ничего другого нет,
Как утешаться божьим словом.
Закон Природы — царь земной.
Но двуединство — Жизнь и Рок —
С веками Разум превозмог.
И вот, взгляни, перед тобой
Тот, кто переиначил ход
Истории… Се человек,
Перечеркнувший смертный грех,
Приняв на плечи смертный гнет.
Глаз от Тебя не отвести.
Ты любишь мир, его круша.
Ни уклониться, ни уйти.
Не верит ум — зовет душа.
Тобой распутанный клубок —
Любовь… Ты в бездне, ты в пути —
Акула, а не голубок.
Природа и Господь — загадки,
А с иудеев взятки гладки.
Твердят: в сомненьях есть резон,
Раз нет пришествия второго.
Смятенья многовекового
Развеешь ли унылый сон?
Но если так, то отчего
Все, что мы ведаем, — мертво
С Твоим вероученьем рядом?
Все прахом кажется, распадом
И бездной без мостков над ней.
С первоапостольских столетий
По дни бессмысленные эти
Зияет пропасть все страшней.
Зачем она? Как получилось,
Что малостью сменилась милость,
Что сердце, полное любви,
Алчбой прониклось, одичало —
И утопило мир в крови,
Назвавшись Божьим изначала?
Яви нам вновь,
О Господи непобежденный,
Чей лик туманит кровь и кровь,
Яви нам щит с главой Горгоны
(Ее смертельная любовь
Творит из плоти камень сонный) —
Грози, терзай, калечь, казни,
Глумись над ними, как они
Глумились над тобой когда-то,
Чтоб, устрашенный неизбежною расплатой,
Мир пал к твоим ногам, дотоле бесноватый.
Он резко отступил назад;
Свернув от величавых врат,
Он встретил пару богомолов
И понял: это ученик
С учителем… Первоглаголов
Известен одному язык,
Другой азы едва постиг,
Но полон рвенья… Речи их
Услышал Селио: «На местной
Дороге иудейский сброд
Глумился над Христом — и вот
Здесь он упал под ношей крестной.
С тех пор Израиль обречен
Скитаться до конца времен».
И Селио над камнем плит
Вздохнул: «Не я ли Вечный Жид?»
И сразу же пустился в путь,
Чтоб горечь тайную стряхнуть.
Из городских высоких врат
Он вышел — и в Иосафат
Вступил… Кругом роились тени
Надгробий. Вечер наступил.
Был Иордана плеск уныл.
Он шел, пути не разбирая,
Не слыша предостереженья,
Какое стражники ему
Бросали вслед, в глухую тьму,
Ворота на ночь запирая.