Стихотворения и поэмы

Пинаемый всеми и вся,
смешной, как паяц на арене,
презренный, как евнух в гареме,
я жил, попугайски вися.

Сносил и подачку и хлыст,

и смех и по клюву щекотку,
и пил вашу гнусную водку,
и брал поздравительный лист.

Но мысль начинает долбить,

что надо же и расплатиться,
что лучше быть явным убийцей,
чем жертвой потешною быть.

И мысль неотвязно живет –

где мука стоит против счастья,
там Пушкин спешит рассчитаться
не рифмой, а пулей в живот.

1950-е (?)

Временный дом *

Это временный день, это временный дом,
где с утра говорят – через год перейдем,
а пока пусть идет все своим чередом.

Этот дом – перевал через мир нежилой,

где при окнах открытых дышать тяжело,

и в ушах кислородного голода гул,

дом, где временный стол, дом, где временный стул.

Где и руки, и взгляды, и мысли – взаймы,

где заемное время, где временны мы,

где цветов не заводят в оконных горшках,

где без платьев в передней качается шкаф.

Спят, как спят на вокзалах, а поезда нет.

Это временный дом, это временный свет.

Но входя без надежды в наш временный дом,

говорим – перетерпим, говорим – переждем.

1960(?)

«Через тысячу лет в новой жизни земной…» *

Через тысячу лет в новой жизни земной
у любимой родится уродец немой.

Безволосый, двусердый, слепой, как Протей,

непохожий на прежних горластых детей.

Безголосого гнома отбросивши прочь,

из родильного дома мать бросится в ночь.

И по звездам, по спутникам, мимо планет

побежит, закричав, в нашу тысячу лет.

Обливаясь слезами, ворвется сюда –

в дни двадцатого века, в былые года.

«Это вы, – закричит, – это вы, это вы,

вами взвитые взрывы, вами рытые рвы,

ваш уран с водородом, ваш гибельный гриб.

Из-за вас мой ребенок, родившись, погиб!»

Вся земля искаженным потомством полна, –

это правда, смотрите, стучится она

в дверь военного штаба, в ворота дворца,

в затемненные окна, в пустые сердца.

1960-е

За чтением Достоевского *

Не заглядывала в сонник,
подымала локоток
и накидывала Соня
драдедамовый платок.

Локоточком задевала,

впрочем, умерла давно.
Паутина за диваном.
Сонька Мармеладова.

Деревянная скамейка

помнит, помнит до сих пор:
деньги в свертке, душегрейка,
окровавленный топор.

Спрятав резкий подбородок,

под бубенчика «дзилинь»
он качал на поворотах
циммермановский цилиндр.

«Денег, денег, денег, денег,

денег, денег, денег, де…
не дают ни в понедельник,
ни во вторник и нигде!»

И обшаривал жилетку

(звон брелоков, что монист)
проигравшийся в рулетку
уголовный романист.

Но, условию согласно,

в стуке счетов и подков
шлет пятьсот рублей заглазно
Достоевскому Катков.

1928, 1960-е

Отражение *