Дни стоят и шатаются толпою топочущей,а часы не считаются в степной тишине,через Дон переправились немецкие полчищаи опять переставились флажки на стене.Ох, сраженье обидное! С перебитыми пальцами,там на дно глинобитное пустынной рекимолодые и грузные, влекомые панцирями,очи вымочив грустные, идут Ермаки.Солеварни и пристани, ночлежки и ярмаркииздырявлены пушками в крестоносной броне.И завернуты в Пушкина кавказские яблоки,и сомы серебристые читают «На дне».Так прощай простоватая родная история,замолкай хрестоматия в детских руках;и предания связаны, и степи просторныеказнены, словно Разины в Средних веках.Мне и больно и холодно – Россия в невольниках!Ужас мертвого полудня, сдавленный крик.Труп на станции Сербинка деревенского школьникас тонким мятым учебником «Русский язык».
В доме электричество горит,ужинают скоро и убого.Театральный голос говорит:«Граждане воздушная тревога!»Так обидно и безмерно дико,что тревогой нашей и бедойзанимается холодный дикторс текстом на пластинке заводной.Так берут страдание и кровь,гул обвала и мертвящий ужас.Поднимают деланную бровь,кашлем декламаторским натужась.А народ давно уже в обиде,что слова, как «ненависть» и «месть»,бархатно-медово, как в «Аиде»,преподносит некий Радомес.Может, только в поле на Кубанипроизносят слышные едвасказанные жесткими губаминаши настоящие слова.
Войну замешавши на оде,нельзя на народ походить,нельзя, потолкавшись в народе,народным себя находить.Вы лучше б писали прошенья,не ваш это знак на груди,вы лучше б просили прощенья,что вы не в бою впереди.Народ – это Петя Незнамовбез слов, без чинов, без петлиц,себе не оставивший замови пусто-парадных страниц.Уж лучше не выспренним словом,а встать на солдатский паеки душу с Фомою Смысловымразлить поллитровкой в раёк.Я вашу концертную лирус собой не возьму на пути,я буду к далекому мирус раешной винтовкой ползти.