Стихотворения и поэмы

Вёсел – двое, нас – один.
Вся команда – я!
Отсади, надсади,
сила моя ладная…

Свислочь шепчет волне:

«Я к Березине льну;
через бузину мне,
и – в Березину…

Ой, Березина, плый![14]

Не подрежет нож вый.
С Украины – вiй, вiй,[15]
колдовская ночь Вий».

А Днепро, Днепро – зол,

он туманит взор утр:
«Разнесу добро сел,
если Несыть взорвут.

Не хочу я грызть грусть,

не хочу я уз узд –
хочу цаловать Новорусь
устьем голубых уст».

По реке плывет наш корабль,

водит мошкара маскарад.
Ветер, закружись поскорей,
чтобы легче жить мошкаре.

Середина 1920-х

Недовольство возрастом *

Красавица касается витрины «Коммунара»,
кусает губку, пальцы жмет, и на глазах печаль!
Шелков! Шелков! Но в кошельке – последний руб, Гюльнара.
Ах, вам всего четырнадцать, и это очень жаль!

В таком прелестном возрасте нельзя иметь супруга

с окладом в двести сорок пять – живи и наряжай!
Но в кодексе о браке – параграф закорюка…
Ах, вам всего четырнадцать, и это очень жаль!

Вы носите на носике прохладную слезинку,

то шерстяною ножкой топ, то стиснув губок аль,
вы на чулочке щиплете пребольную резинку…
Ах, вам всего четырнадцать, и это очень жаль!

Поэт Кирсанов по Тверской проходит в брюках синих.

Ах! Познакомиться бы с ним, излить души печаль,
сказать ему: «Бандит, бандит, мальчишка, лгун, насильник…»
Но вам всего четырнадцать, и это очень жаль.

1927

Фарфор *

Копенгагенский плавный фарфор,
лиловатое тело улитки, –
рядом с легкостью севрских амфор
даже больше чем легок. Оливков.

Голубая блестящая мышь,

поросенок, повесивший рыльце,
рядом с тонкой, как ейский камыш,
вазой, венецианской царицей.

Молчаливы литые тела;

не умея плясать и резвиться –
так легки на ладони стола!
Но – живут! Но боятся разбиться.

Конец 1920-х

Так далеко *

Так надо было – за Полярный круг
меня швырнуть!
Из дорогих прощальных рук –
в сырую муть.

Прощальная моя, вокзальная,

иди, не плачь.
В расстрелянных ночных развалинах
пропал твой плащ.

Так надо было – взять и смять

все наши радости,
чтоб даже в уголок письма
любви не спрятаться.

А ветер – он визжит опять,

ополоумев…
Мечтающий тебя обнять,
я полуумер.

И ночью снишься ты одна

больному мне.
Я полуумер, как страна,
в кровавом сне.

Живой водой ее лица

не спрыснете, –
страна в предчувствии конца,
вся при смерти.

Где птица севера черна

взлетает, каркая,
моя последняя жена –
береза карликовая…

1941

Сумерки *