Стихотворения и поэмы

Не оттого, что он, как локон твой,
Сиял[318]

(не краше ли блестит живой?),Не оттого, что он твое запястье
Ласкал (за что ему такое счастье?),
Не оттого, что где-то я прочел:[319]
Мол, цепь есть преданной любви символ, —
Скорблю, что твой браслет я столь некстати
Утратил, — но при мысли о расплате.
Ужель двенадцать ангелов благих,[320]
Ничем дурным от сотворенья их
Не тронутые — ни пятном, ни скверной,[321]
Ни олова закваской лицемерной,
Друзья, ниспосланные мне,[322] дабы
Хранить меня от нищенской судьбы,
В унынье утешать, в нужде доволить,
От недругов спасать, беречь и холить,
Ужель они теперь обречены
Твоим судом жестоким, без вины,
Низвергнутыми быть в огонь кипящий
За грех, мне одному принадлежащий?[323]
Но вряд ли утешенье я найду,
Когда цепями их скуют в аду.
Будь это пригоршня экю[324] — туда им
Дорога! — ибо сей товар снедаем
Французской хворью:[325] немощен и худ,
Помят и бледен, краше в гроб кладут.
К тому же (что за умысел злодейский!)
Обрезаны они по-иудейски.[326]
Будь это горсть испанских золотых,[327]
Бродяг отъявленных, проныр лихих,
Без промаха стреляющих пистолей,[328]
Заряженных папистов злою волей,
Печатей тайных, коим власть дана,
Как пентаграмме[329] в книге колдуна,
Разъединять и смешивать стихии,
Презрев законы божьи и людские,
Монет, что, словно реки — материк,
Пронизывают мир, — от чьих интриг
Французская земля опустошилась,
Шотландия не в меру возгордилась[330]
И Бельгия истерзана лежит,[331] —
Жалеть их было б, точно, срам и стыд!
Будь это злато, коим обольщенный,
Пытается Алхимик прокопченный
Извлечь первичный дух из мертвых тел
И минералов,[332] — я бы пожалел
Плевка, чтоб остудить тот пламень лютый,
В котором варятся такие плуты.
Но ангелов невинных бросить в печь?
Моих бойцов, банкиров, слуг — обречь
На муки? Чтобы гибель их лишила
Меня еды, а следственно и пыла
Любовного? Не дай им так пропасть!
Ведь и твоей любви ушла бы часть.
Пусть лучше с крепкой глоткою глашатай,[333]
Грошовой удовольствовавшись платой,
На перекрестках примется вопить,
Стремясь в нашедшем совесть разбудить.
Отправь меня к какому-нибудь магу,[334]
Который, исчертив кругом бумагу
И небо разделив на сто Домов,
Вместил в них столько шлюх,[335] проныр, воров,
Что для себя там не оставил места, —
Хоть сам он слеплен из того же теста.
Когда ж с вершины мудрости своей
Он провещает, что потери сей
Не возвратить, яви пример смиренья,
Зане его есть голос Провиденья.
Ты говоришь: мол, и цепочкой став,
Не переменит злато свой состав.
О да, и падшим ангелам осталась
Их мудрость,[336] — но к добру она не сталась.
Те, что в нужде служили мне поднесь,
Пойдут твою отныне тешить спесь:
Ведь форма дарит бытие.[337] Ужели
Не пожалеешь ты, на самом деле,
Сих Ангелов, чей блеск давно затмил
Достоинства Властей, Господств и Сил?[338]
Но нет! ты непреклонна. Подчиняюсь.
Как мать в холодный гроб кладет, отчаясь,
Свое дитя, а с ним и жизнь свою, —
Сих мучеников предаю огню.
О вестники судьбы[339] благовестящей,
Частицы силы, все вокруг живящей!
Зачем вас Рок тому не подарил,
Кто только б вас любил, боготворил,
Ходил в отрепьях, глад и хлад изведал,
Кто умер бы скорей — но вас не предал?
Да научусь я, грешный, в скорби сей
Беречь последних горсточку друзей!
Но ты, присвоивший добро чужое,
Тебя я ненавижу всей душою!
Страшись: я на тебя кладу клеймо[340]
Тяжелым, словно золото само,
Проклятием! В цепях влачись до смерти;
Пусть в ад за цепь тебя утащат черти;
Пусть жажда золота тебя толкнет
К измене, а потом — на эшафот;
Пусть от свечи, пропитанной отравой,
Покроешься испариной кровавой;
Или за фразу в найденном письме
Подвергнут будешь пытке[341] и тюрьме;
Пусть хворь гнилая, нажитая блудом,
Измучит плоть твою бессильным зудом.
Пускай вся скорбь, все дьявольское зло,
Что золото на свет произвело —
Долги, подагра, старость, разоренье,
Любовь, женитьба, кораблекрушенье —
Тебя постигнут, и в последний час
Узришь всю мерзость, в коей ты погряз.
Беги от этой участи плачевной!
Вернув браслет, вернешь покой душевный.
Но ежели недуг твой излечим
Лишь золотом,[342] — так подавись же им!