Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

В воскресенье по вечерне
зазвонили на Афоне:
подал голос Прот великий,
отозвался Ватопед.

Дальше звякнул Эсфигмену,

загудел Ксеропотаму,
там Зографу, после — Павлю,
раззвучался Иверон^{63}.

Покатились по отрогам

скорбные рыданья меди,
и ответствуют утесы,
и ущелья, и скиты.

И ответствуют им вздохи,

крестятся худые руки,
тихий шепот отвечает:
«Со святыми упокой!»

Этот скорбный голос меди —

знак прощанья с жизнью бренной —
никого здесь не тревожит:
это будничная весть.

Скитник ли в скиту скончался

так, как жил, — один, безмолвный,
и узнали о кончине
только через много дней —

по тому, что не пришел он

к монастырскому подворью,
не принес своей работы,
пригоршни бобов не взял?

Или инок в тесной келье

умер над святою — книгой,
киноварью и лазурью
украшая письмена?

Или послушник скончался —

в грешном мире князь и воин —
здесь же, в кухне монастырской,
скромный служка с давних пор?

Или иерарх скончался,

настоятель ли, игумен, —
всем почет здесь одинаков:
«Со святыми упокой!»

Или кто-то из живущих

ныне путь свой завершает,
мир привольный покидает,
чтоб в пещере смерти ждать?

Глянь, вон там, — в стене гранитной,

в крутизне скалы, нависшей
над неистовым прибоем, —
ласточек ли гнезда там?

Нет, там выдолблены норы,

недоступные, глухие,
выбиты в горах пещеры,
словно птиц морских приют.

Это норы для аскетов,

здесь свершают путь последний,
здесь находят, без возврата,
в вечность узкие врата.

Кто изведал послушанье,

строгий искус монастырский
и тяжелый, молчаливый
труд в таинственном скиту, —

кто стремится здесь закончить

строгий подвиг аскетизма,
в одиночестве, в молчанье
внемля голосу души, —

кто порвал, все связи с миром,

поборол соблазны плоти,
кто почувствовал желанье
в очи вечности взглянуть, —

тот, с соизволенья старших,

ищет для себя пещеру,
ищет для себя могилу,
из которой нет пути.

И тогда рыдают звоны,

и в стенах Афона^{64} древнихшепчут чернецы чуть слышно:
«Со святыми упокой!»

III