Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

«Здравствуй, мирная обитель,
пристань тихая, благая,
о которой непрестанно
тосковал я с давних пор!

Камень, ставший мне оградой, —

знамя веры необорной,
мой приют, мое жилище,
изголовье и покров.

Крест вот этот — мой товарищ,

спутник мой в годину скорби,
оборона от соблазна
и опора в смертный час.

Небо синее, порою

видное в раствор пещеры, —
светлая моя надежда
отойти в небесный путь.

Солнце ясное, в пещеру

сыплющее при восходе
пламя — золото и пурпур, —
лучезарный божий дух:

он в блаженные минуты

грешный разум человека
всеми радостями рая
одаряет без конца.

Море ж синее, беспечно

искрящееся на солнце,
но ревущее сердито
здесь внизу, у грозных скал, —

это образ нашей жизни,

привлекательный и ясный,
если глянуть издалёка, —
мрачный, яростный вблизи.

Вот мой мир. Что было бренно  —

все исчезло. Стихли крики,
голоса житейской битвы
до меня здесь не дойдут.

Все исчезло — все тревоги,

все заботы, все волненья,
все, что душу отвращает
от возвышенных путей.

Остается лишь величье

постоянства и покоя —
о великом лишь и вечном
помышляй, душа моя».

Так наедине с собою

говорил в пещере старец —
тот, кого Вишенским звали,
кто отныне мертв для всех.

Говорил он не устами —

издавна уже устами
говорить он разучился,
внемля голосу души.

И в углу своей пещеры

сел на камень он, плечами
оперся о свод холодный,
тихо голову склонил.

Голова его большая

на иссохшей, длинной шее
наклонялась мимовольно,
как тяжелый, спелый плод.

Бородой о грудь опёршись,

вдаль глядел он неподвижно
и сидел так долго, долго,
как бы погруженный в сон.

Поначалу все, казалось,

смерклось перед ним, и дрожью
сотряслось худое тело,
помутилась мысль его.

А потом, теплом повеяв,

разливая в теле сладость,
что-то нежно и щекотно
прикоснулось вдруг к нему.

На мгновенье — мать мелькнула:

да, вот так, в далеком детстве,
мать, лаская, щекотала
сына, и смеялся он!

Слухом после ощутил он:

словно нити из алмазов,
звук протяжный вдруг возникнул —
ласковый и светлый звук!

И, как мотылек к лампаде,

так душа стремится к звуку,
и все больше, больше звуков,
всё стремительней они.

Вот слились они рекою

в гармонических аккордах —
кажется, в аккордах этих
слиты небо и земля.

И плывет душа аскета

в гармоническом потоке,
точно лебедь, колыхаясь
по волнам — то вверх, то вниз.

Между небом и землею

вверх и вниз душа аскета,
колыхаема, несется
все свободней, все быстрей!

И поток гармоний этих

светится, цвета меняя:
то лиловый, то лазурный,
то пурпурно-рдяный цвет.

Вот из этих волн пурпурных

брызнул пламень золотистый,
огненный вулкан взметнулся,
реки света пролились.

Разлилось сплошное море

света ясно-золотого,
изумрудно-золотого,
ярко-белого, как снег.

Бьют каскады световые,

исполинские колеса,
радужным огнем играя,
катятся по небесам.

И незримою рукою

ткутся огненные ленты,
ткутся мириады звуков,
наполняя целый мир.

Собираясь, разбегаясь,

смешиваясь, собираясь, —
как в стекле калейдоскопа,
вся вселенная плывет.

Как дитя, душа аскета

потонула в этом море
звуков, красок, в этом ярком
празднестве, — и он заснул.