Сто братьев

– А что у тебя с лицом, Даг? Похоже на фингал под глазом. Ты не ударился о стул?

– Меня пнули.

– Не повезло, – сказал Шеймус. – Кто тебя пнул? Возьмем его в команду.

– Хайрам.

– Хм. В свое время Хайрам превосходно доносил мяч до зачетной зоны, но сейчас он слабоват для контактного спорта. – Шеймус помолчал, видимо в знак уважения к подвигам нашего мудреца на поле. Наконец он объявил: – Все мы стареем и умираем.

Вот зачем он об этом за столом?

– Как по-твоему, ты прожил хорошую жизнь? – спросил я брата. – В смысле, если пришло твое время, если сейчас у тебя найдут смертельную болезнь или ты упадешь с высоты, как думаешь, ты бы гордился всем тем, что сказал и сделал?

– Да, – объявил он; потом, похоже, задумался. – Но и нет. Как бы и да и нет. Как и у всех.

Я промолчал. Потом Шеймус сказал что-то еще, но я не разобрал из-за застольного гвалта. Гомон сотни мужчин за едой усиливался хорошей акустикой помещения. Высокие своды отражали звук во все стороны. В разгар ужина, когда вилки и ложки звенят о тарелки, трудно определить направление и расстояние до источника звука, особенно до голосов, которые словно на миг выплывают, возбужденно провозглашают что-то смелое безо всякого контекста («Я знаю о вращательной манжете все!» – услышал я восклицание, и еще кто-то спросил: «Но серьезно, что имел в виду Максвелл, когда сказал: “Бог над нами?”») и сливаются с шумом и гамом.

– Ты слышал? – спросил я Шеймуса.

– Что?

– Эхо?

Мы прислушались, но звук – чей-то приглушенный плач, тихий-тихий, – уже пропал.

– Постарайся до воскресной игры бегать по три захода с двадцатью ускорениями, Даг.

– Обязательно.

Мне хотелось снова услышать плач. Он не вернулся. В воздухе над дубовым столом юркнула черная летучая мышь, которую загонял один из тройняшек, но поймал он только сервировочные подложки. Люди не садились на предназначенные им места. Снова залаял доберман – он выбрался из-за шкафов и нервно метался вокруг стульев. Видимо, засек летучую мышь. Кто-то в толпе предложил открыть окна для мыши. Или мышей. Братья отставили тарелки и приступили к делу. Некоторые из высоких окон закрашены наглухо, но большинство – нет. Одно во главе стола отпер и потом с немалым трудом поднял Брайс. Ему в самом деле пришлось поднапрячься. Древнюю раму перекосило, прогнившее дерево от движения жутко скрипело. Другие окна поддавались так же тяжело, но вот в библиотеку ворвался ветер. Он подхватил страницы манускрипта со стола под африканскими масками. Бумага закружилась в воздухе в центре помещения, пес это увидел и стал взбудораженно носиться кругами, круг за кругом под парящими белыми листами, глядя, как это огромное конфетти опускается и страница за страницей планирует на пол вокруг Стрелка.

Пришло то время вечера, когда все идет наперекосяк и каждый сам за себя.

– Ужин стынет! – крикнул Джеремайя тем, кто открывал окна. Пес, учуяв мясо, бросил бумагу и потрусил через библиотеку к столу.

– Привяжи своего зверя! – бросил кто-то в сторону места, закрепленного за Чаком. Оно было пустым, потому что Чак, прихватив бутылку скотча, перебрался за угловой столик к Леону, Беннету и Солу.

Вокруг бродили неприкаянные братья без мест. Близнецы предсказуемо собрались ввосьмером. Клея, Сета, Видала, Густава и Джо выселили с их законных стульев. Стоял пустым стул юного Джереми – парень остался лежать на спине на лиловом диване с закрытыми глазами, так и не оправившись после нападения Филдинга. У меня возникло такое чувство, будто эта драка произошла много лет назад. Но это было совсем недавно. Который вообще час? Я не осмелился спрашивать. Я вроде бы упоминал, что подобный вопрос может привести к драке. Сет и Видал торопливо обежали стол и схватили оставшиеся пустыми стулья Сэмюэла и Скотта. Тройняшки лишились мест из-за Ральфа, Льюиса и Рода, пока гоняли летучих мышей. Шум становился только громче. Глаза добермана Стрелка поблескивали, слезились. Фрэнк сидел с несчастным видом. Наша корейка исчезала на глазах.

– Уже за десять, – произнес мужской голос рядом.

Я и не заметил, что задал вопрос вслух. Конечно, в царящем вокруг хаосе проще заговорить без собственного ведома, проронить походя сокровенные мысли – и быть услышанным.

– А, да мы всегда садимся за стол поздно, – сказал я, глядя, как мужчины, лишившиеся мест, исступленно носятся туда-сюда вокруг дубового стола, словно играя в «музыкальные стулья». Многие держали в руках тарелки.

Время от времени кто-нибудь говорил: «Ты сидишь на моем месте» или «Прошу прощения, здесь занято?»

Один за другим мечущиеся братья расселись. Джошуа протиснулся боком между Фостером и Эндрю, наклонился к середине стола и зажег свечи длинными кухонными спичками. Из рук в руки переходили декантеры, пока не опустели. Тех, кто уже успел пропустить стаканчик-другой, было просто отличить. Эти шумели больше всех. Широкие загадочные улыбки на раскрасневшихся лицах, восторженные голоса разносятся на весь зал, пока они перекрикиваются через огромный стол.

– Люблю тебя! Ты мой брат! – завопил Льюис Дензилу, а тот, отвечая на тост, воскликнул: