Сто чудес

Мы же пребывали в полной беспомощности, отрезанные от мира железным занавесом. Я помню, что к нам пришел Йозеф Сук в совершенном унынии. Он никогда не расставался с чудесной скрипкой Страдивари, временно выданной ему государством, и на нашей первой репетиции после оккупации, он вынул ее из футляра и положил обратно со словами: «Не вижу больше в этом смысла».

Нам всем было страшно, мы отчаивались, не имея точных сведений. Подпольные радиостанции сообщали, что арестованы известные политики и деятели искусства. Потом мы слышали, что соседи снимали с домов карточки с их именами, чтобы русские не узнали, где они живут. Выяснилось, что задерживали только политически активных лиц, поэтому мы надеялись, что нас, может быть, не тронут.

Настоящей контрреволюции, на которую мы надеялись, не произошло, несмотря на то что в других странах оккупация вызвала ярость. После первых слабых волн протеста, когда сжигали советские флаги, а несколько человек прилюдно покончили с собой, население смирилось и впало в апатию. Они думали, что Дубчек и Брежнев придут к компромиссу, но никакой сделки заключить не удалось. Русские объясняли, что у них не было иного выбора, кроме как применить политику «сильной руки», как они выражались. Чешским лидерам угрожало заточение, если они не подпишут протокол согласия на свертывание реформ. Дубчек и большинство его министров подписали. Вернувшись в страну, он просил воздерживаться от насилия, которое назвал «несчастьем».

Пражская весна закончилась.

Мы были сломлены.

Несмотря на шутку Виктора, мы не ожидали, что все и впрямь примет такой оборот, и находились в состоянии шока. Все, на что мы еще надеялись, так это на то, что Дубчек останется у власти и найдет какой-нибудь выход, но и этого не случилось. Он ушел в отставку, его исключили из партии, и он закончил тем, что работал лесником. Его место занял Густав Гусак, который занялся так называемой нормализацией.

Последовал шквал чисток и исключений из партии, а все мы должны были подписать заявление о том, что были под влиянием западной пропаганды введены в заблуждение насчет Пражской весны. И надо было рассказать, какие уроки мы вынесли из кризиса 1968 года.

Какие уроки? Да, мы кое-чему научились.

Мы научились не надеяться.

В СЕНТЯБРЕ 1968 года еще не заперли границу, около 30 000 чехов уехали, и мы провели немало часов, раздумывая об эмиграции, и целую ночь до зари обсуждали это с Йозефом Суком.

У нас оставался выбор. Австралийские гастроли отменились, но мне пока позволялось сыграть в Вене и Брюсселе. В то время у меня был еще один постоянный напарник-музыкант, блистательный виолончелист Янош Старкер, с которым мы много раз выступали. И с ним, как с Суком, мы играли и обнаружили алхимическое слияние между нами. И решили, что мы дуэт. И давали концерты по всему миру. У нас возникла по-настоящему близкая дружба, и Старкер тоже попросил Виктора написать что-нибудь для него.

Старкер занимал видное положение в Музыкальной школе Джейкобса при Блумингтонском университете в Индиане. В 1968 году он приехал в Прагу и предложил должность там и мне, если мы решим эмигрировать. Он брался обеспечить приглашение выступить в университете и в Метрополитен-музее в Нью-Йорке. Я могла бы взять туда маму, чтобы она поселилась у своей сестры Эльзы в Нью-Йорке, а сама уехать в Индиану и стать там профессором. У Виктора тоже было будущее в Америке: один друг собирался дать ему работу в Университете Вассара в штате Нью-Йорк.

Мы с Йозефом сошлись на том, что по крайней мере надо поехать в Вену и сыграть сонату для скрипки и клавесина, написанную Виктором специально для нас. Ее премьера состоялась в Рудольфинуме в этом году, и она пользовалась успехом во всем мире, в особенности в Нью-Йорке. Йозеф первым отправился в Вену со своей женой, и мы договорились: если что-то стрясется, например арестуют наших друзей или ситуация в стране еще ухудшится, он пошлет телеграмму о том, что концерт отменен. По этому сигналу я тоже поеду в Вену. Мы надеялись, что власти проявят снисходительность и позволят покинуть страну, и тогда у нас в Вене будет время решить, как поступить.

Я поддерживала связь с Хуго Ленком, человеком, принявшим бразды правления детским корпусом в Освенциме после смерти Фреди. Он изменил имя на Павел Ледек и, побыв некоторое время директором «Прагоконцерта», эмигрировал в Австрию и тоже предлагал нам помощь, но в итоге она не понадобилась. Мы с Суком исполнили сонату перед почти пустым залом и вернулись.