Сто лет Ленни и Марго

Мы с Миной опять оказались в полицейском участке, где познакомились пять лет назад. Только на этот раз сидели в наручниках, и Мина, впервые со дня нашего знакомства, молчала. Она была на семь лет меня младше, но я всегда на нее ориентировалась. Она стала моим проводником по Лондону и по жизни. Мина всегда знала, что делать. Но теперь, похоже, перестала понимать, что делает, – я это вдруг поняла.

Мы сидели и – два полицейских по бокам – ждали, когда нас, задержанных, зарегистрируют. Я всячески избегала встречаться глазами с кем бы то ни было из присутствовавших в приемной. Пробовала привлечь внимание Мины, но она смотрела в пол, кусая губу. Один из наших конвоиров, услышав мой акцент, бросил другому: “Ирландка”. Я сказала, что на самом деле шотландка, а он пробурчал: “Все одно”.

– Имя? Адрес? – спросила женщина, сидевшая за столом.

Впервые открыв рот с тех пор, как нас арестовали, Мина пробормотала:

– Кэтрин Эмилия Хотон.

У меня все оборвалось внутри. Она назвала им липовое имя. Я поверить не могла, что Мина врет полицейским, да еще так невозмутимо – сообщая это имя женщине за столом, она даже не отвела глаза. У Мины не будет неприятностей из-за того, что мы совершили, неприятности будут у несуществующей Кэтрин Эмилии Хотон.

Я совсем растерялась. Сейчас и меня спросят. Тоже нужно соврать? А как они поступят, когда поймут, что мы скрыли настоящие имена? Мне стало нехорошо.

Женщина за столом повернулась ко мне, рявкнула:

– Имя?

Я решила назваться Харриет – в честь давней маминой подруги, но, открыв рот, смогла выговорить лишь нечто среднее между моим настоящим именем и новым псевдонимом:

– Маргаррие…

– Что-что?

Я попыталась сглотнуть, но во рту пересохло.

И поймала говорящий взгляд Мины. “Ты с ума сошла?” – вот что он говорил.

– Ее зовут Марго, – сказала Мина.

Сдала меня. Я опять попробовала сглотнуть, но слюны не было.

– На каком основании нас арестовали? – спросила Мина.

Полицейский фыркнул:

– А ты адвокат, что ли, дорогуша?

На адвоката Мина не походила совсем. Я так живо помню ее наряд в тот день – красное платье с индийским узором и рукавами клеш да старые кожаные босоножки, от которых пахло прелым, когда Мина их снимала. Пока мы ждали, она от беспокойства заплетала длинные волосы в маленькие косички. У Мины была какая-то мания насчет веснушек – мания была, а веснушек не было, и с некоторых пор она рисовала их косметическим карандашом. Нет, на адвоката Мина не походила совсем.

– Многовато на себя берешь, а? – сказал второй полицейский. Он таращился на Мину, будто она голая.

Но Мина, надо отдать ей должное, не обратила на него внимания и повторила вопрос.

– Успокойся, – усмирил ее полицейский, и от его ленивого тона у меня волосы на руках встали дыбом.

Нас посадили в одиночные камеры. По дороге в свою я ловила взгляд Мины, но она по-прежнему не смотрела на меня. В камере пахло мочой, и я, брезгуя к чему-нибудь прикасаться, ходила из угла в угол, пытаясь связать воедино, что следует говорить и что полиция, может быть, уже знает, а потом сопоставить это с предполагаемыми показаниями Мины, или Кэтрин Эмилии.

Если бы я сказала всю правду, она звучала бы так: той ночью, около часа, Мина, Адам, Лоренс и еще кое-кто из ее друзей оставили меня караулить на улице, у отделения биологических наук (дело было в университете, где работала Мина), а сами вломились в медицинскую лабораторию. Хотя вообще-то не вламывались. Ребята воспользовались ключом, раздобытым Миной, – она ведь была машинисткой у Профессора, а тот, помимо прочего, возглавлял медицинский факультет упомянутого университета. Они вошли, намереваясь освободить сотни мышей, тоже узниц, из клеток. Но ни одной мыши не нашли и не освободили и тогда намалевали красной краской на стене лаборатории требование прекратить медицинские эксперименты на животных. Потом перевернули кабинет вверх дном, открыли окно, чтобы никто на своих не подумал, забрали меня, и мы все вместе вернулись в Минину комнатку, где располагалась неофициальная штаб-квартира нашей группировки, и там отметили возвращение с боевого задания бутылкой теплого красного вина. В котором плавали кусочки пробки.

И если уж совсем по-честному, я пошла на это не ради мышей, хотя их маленькие жизни были мне небезразличны. А ради Мины.

На койку в камере я так и не присела – все ходила, мысленно прорабатывая снова и снова, что скажу. Дважды стучала в дверь – хотела воды попросить, но никто не пришел. Из остатков слюны на языке образовалась какая-то слизь.