Сто лет Ленни и Марго

Из-под мышки у нее – с другой стороны – торчал тощий и бесперый петушок, почти цыпленок. Один из множества освобожденных в ту ночь с птицефабрики на окраине Суссекса.

Увидев этого петушка, я поняла, что еще не готова уйти. Но в карте осталась булавка, пронзившая поля за Хенли-ин-Арден, куда я отправлюсь, когда придет время.

Мать Ленни

Мы учимся умирать каждую ночь. Укладываемся во тьме и соскальзываем в небытие между покоем и снами, где нет ни личности, ни сознания, а наши уязвимые тела может постигнуть что угодно. Мы умираем каждую ночь. По крайней мере ложимся умирать, оставляем весь этот мир в надежде увидеть сны и утро. Может, поэтому мама перестала спать – уж очень сон похож на смерть, к которой она не была готова. Поэтому все время просыпалась, спешила прийти в чувство, цеплялась за жизнь. Боялась руки опустить, но пришло время, когда ничего другого ей и не осталось.

Глазго, сентябрь 2012 года

Ленни Петтерсон 15 лет

Я видела в окно своей спальни, как она вышла из машины и направилась к дверям отцовского дома. Сверху она выглядела старше – из-за причудливо падавших ей на лицо теней, – и я задумалась, не такими ли нас видит Бог. Ну и древними мы ему, наверное, кажемся.

Я не слышала ни дверного звонка, ни ее голоса.

– Ленни! – позвал отец снизу. – К тебе мама пришла!

Она прободрствовала несколько месяцев, а потом отвезла меня к новому папиному дому и высадила. Под глазами у нее опять залегли длинные лиловые тени. А смотрела она на меня, когда везла к отцу, будто бы не вполне понимая, кто я такая. Будто встреться мы на улице, она меня, может, и не узнала бы.

Через неделю или около того она привезла все мои вещи, остававшиеся в ее доме, и бросила на подъездной аллее вместе с письмом, в котором сообщала, что уезжает обратно в Швецию. И вот она тут как тут. Таксометр работает. Пришла попрощаться и официально переложить на отца обязанности родителя, а себя от них навсегда освободить.

Я сидела на полу, обхватив колени. Видела ребенка в такой позе в социальной рекламе против жестокого обращения с детьми. Внезапно съежившись до размеров желудя, я сидела и ждала.

– Ты идешь? – крикнул отец.

Я не ответила. Краем глаза поймала в зеркале собственный взгляд и поняла, что выгляжу глупо. Совсем не как желудь.

– Слышишь меня? – крикнул он снова.

– Слышу! – отозвалась я, и голос мой прозвучал гораздо спокойней, чем можно было ожидать.

Я посидела на полу минут десять, может, двадцать. Чтобы она поняла, как сильно я злюсь.

Я думала, она дождется. Думала, никак не сможет уехать не попрощавшись. И глазам своим не поверила, выглянув в окно, чтобы узнать, заплакала ли она уже, и обнаружив, что такси уехало и мама вместе с ним.

Она оставила отцу бумажку с обратным адресом. Отец приклеил ее к холодильнику. А я решила спалить на газовой плите. От дыма сработала пожарная сигнализация, и я обожгла палец.

Думала, она дождется.

Но ей надо было на самолет. А дочь упрямо сидела в своей каморке.

Оттуда, с подъездной аллеи, самолет на родину, наверное, казался ей гораздо заманчивей, чем одинокая бессонная жизнь.

– Она знает? – тихо спросила Марго.

– Отец написал ей письмо. По-моему. – Я помолчала. – Помню, ему пришлось указать адрес маминых родителей, поскольку в последний раз она сообщала нам, что живет в отеле поблизости от Скоммар-хамна, но с тех пор уже несколько месяцев прошло. Мне нравится представлять ее в тех местах – как она смотрит в окно на воду, окруженную лесом. В общем, она либо знает, либо нет. Если знает, но так и не приехала, пусть лучше остается там, где я ее воображаю, – путешествует по Швеции, счастливая и свободная, и спокойно спит по ночам.

Марго, видно, огорчилась за меня, а может, и за маму тоже.

– А если не знает?

– Я вижу в Мэй-уорд измученные лица матерей. И радуюсь, что для своей могу сделать кое-что напоследок – избавить ее от этого.

Ленни и Марго идут гулять

Марго так и не заговорила, а часы между тем протикали уже 1740 раз. Я подсчитывала, пока она, зажав в руке карандаш, всматривалась в чистый лист. Всматривалась в страницу, как в зеркало, словно не в силах понять ту разновидность самой себя, которую видела в отражении.

– Может, пропустить? – спросила я.

Она поглядела на меня откуда-то издалека.

– Сразу к следующему году перейти, я имею в виду. Она опять уставилась в бумажное зеркало.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что все дальнейшее…

Она замолчала.

Марго казалась такой маленькой, что хотелось подхватить ее на руки, уложить среди мягких подушек и мишек, укрыть теплым одеялом.

– Может, проще будет не рассказывать?

– Нет, котенок. Я хочу, чтобы ты знала. Наверное. Мы посидели молча, часы потикали еще.

В конце концов я встала. Марго улыбнулась мне рассеянно.

– Пойдемте-ка, – сказала я, поднимая ее на ноги, – прогуляемся.