Сто лет Ленни и Марго

– Поэтому прошу простить, – продолжил отец Артур, – если я расчувствуюсь. Должен добавить, однако, что я… – он чихнул, извинился и рассмеялся: —… я к тому же простудился.

Отец Артур зашел за алтарь, постоял немного, приходя в себя. В красно-лилово-розовом свете витража и его белые одежды порозовели. Я вдохнула знакомый аромат и запечатлела в памяти это мгновение. Отец Артур в своей родной часовне. Через минуту-другую мы все умолкли, а он воздел руки.

“Верую во единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли… ”

Не все слова этой молитвы я знаю. Но слово “творец” мне известно. По-моему, это необходимое добавление. Нам всем нужно быть творцами. Раз Бог творит на небесах, мы должны следовать его примеру.

– Наша жизнь полна милостей Божьих. Мы можем не считать их, а можем и считать. Я проработал в этой больнице много лет и часто размышлял, сумел ли здесь что-нибудь изменить, а в конце концов могу сказать с уверенностью лишь одно: больница изменила меня. Я провел здесь много времени – работал, молился – и считаю это благословением. И меня навсегда изменили люди, с которыми я здесь познакомился, – их мужество, смелость и исходящий от них свет. – Тут он посмотрел на меня и глубоко вздохнул. – Памятуя об этом, вознесем благодарность Господу…

На этот раз никто не уснул и смеяться мне не хотелось. Хотелось остановить часы. Хотелось, чтобы отец Артур остался. К тому же я беспокоилась: что с ним теперь будет? Получает ли он пенсию? Станет ли миссис Хилл готовить сэндвичи с яйцом и кресс-салатом теперь уже бывшему священнику? И чем, во имя всего святого, ему заниматься целыми днями?

Все закончилось слишком быстро.

– Идите с миром, любите Господа и служите ему, – сказал отец Артур, и я, даже не понимая, как это вышло, зааплодировала.

Сидевшая чуть дальше Марго подхватила, аплодисменты зазвучали громче, и вот уже от всех, таких разных, творцов из Розовой комнаты расходились волны рукоплесканий.

Отец Артур, смущенно краснея, поклонился.

– Благодарю вас.

Мы все, еле ноги волоча, направились к двери, и тут отец Артур спросил Пиппу:

– Можно мне Ленни на пару слов? На секундочку.

Пиппа согласилась и поплелась к выходу вместе с остальными.

– Знаешь, – сказала Марго на ходу, обращаясь к Элси, – у отца Артура такое знакомое лицо, но никак не могу вспомнить откуда. Может, его по телевизору показывали?

– Что служба очень необычная – это точно, – донесся из коридора голос Элси. – Мой первый муж был англиканец, второй методист, третий католик, а здесь, по-моему, все вместе соединилось.

Согласился ли с ней кто-нибудь, я так и не услышала, потому что тяжелая дверь захлопнулась.

Я пошла обратно навстречу грустно улыбавшемуся отцу Артуру.

– Спасибо тебе, – сказал он.

– За что?

– Я буду скучать по тебе, Ленни.

Я протянула руки и обняла его. От одежд отца Артура пахло кондиционером для белья, и этот домашний запах совсем не вязался со священным облачением.

– Спасибо вам за все, отец Артур, – проговорила я ему в плечо.

Он отстранился.

– Можно я буду тебя навещать?

– Не прощу, если не будете.

Протянув руку, я оперлась на скамью, потому что у меня болело все. Я вынудила Пиппу (под страхом смерти) оставить “мое” инвалидное кресло за дверями часовни.

– Буду приходить, обещаю. – Он помолчал. – Когда мы только познакомились, Ленни, ты просила сказать тебе какую-нибудь правду. Помнишь?

– Помню.

– Так вот моя последняя правда: будь у меня внучка, я хотел бы, чтобы она в точности походила на тебя.

Он чуть не плакал, и тогда я протянула правую руку. Отец Артур растерялся.

– Все ведь началось с рукопожатия.

Я улыбнулась.

Он понял, вложил свою руку в мою. И сказал, пожав ее:

– До следующей встречи, Ленни.

А когда я отняла руку, добавил “береги себя” – так веско, словно верил, что от его настойчивости зависит, произойдет это или нет. Как будто мне, черт подери, нужно просто беречь себя, и тогда я, может, не умру.

Я изо всех сил старалась не заплакать, поэтому оставила его посреди часовни, а сама ухитрилась дойти до кресла, ни разу не оступившись. Берегла себя – он ведь на это надеялся.

Тем все и кончилось. Добрая Пиппа катила кресло вместо меня, и мы, обитатели Розовой комнаты, возвращались к своим кистям и карандашам.

– Спасибо вам, – поблагодарила я всех, а когда они сказали “да не за что”, мне пришлось поднять голову и разглядывать яркие лампы на потолке коридора, чтобы удержать слезы.

Шестьдесят

Новенькая Медсестра привезла меня в Розовую комнату, чтобы отметить очередную нашу веху. Пятьдесят – полвека – мы отметить забыли, так что шестьдесят вполне можно было отпраздновать.

– Не знаю уже, где их хранить, – сказала Пиппа, ни к кому конкретно не обращаясь, вытащила с полки над раковиной самые большие рисунки и положила на стол.

Затем стала аккуратно раскладывать их по комнате в каком-то порядке, наверное, казавшемся ей правильным. Больше всего меня поразили цвета. Ночное небо над домиком в Хенли-ин-Арден, почти бесперый цыпленок, мой малолюдный десятый день рождения в моем же кошмарном исполнении.