Сто лет Ленни и Марго

– Так что там с чешуйницами? – сглотнув жидкий клей, спросила я.

– Ах да. Я вытирал пыль в ванной и…

– Пыль?

– А что?

– Ну просто… В ванной бывает пыль?

– В моей не бывает. Потому что я ее вытираю.

Теперь рассмеялась я, а он откинулся на пластиковом стуле, будто это мягкое, удобное, глубокое кресло, в котором можно утонуть. Я почти поверила, что сейчас отец Артур утонет в его складках. Что эти складки образуются и обнимут его.

– Рассказать тебе, как было дело?

Я кивнула, и отец Артур начал – опять со слов “я вытирал в ванной пыль”, при этом глянув на меня предостерегающе: не перебивай, мол.

Я промолчала, и он продолжил.

– Миссис Хилл взяла с меня обещание, что раз я не разрешаю ей мыть пол с хлоркой, то всю ответственность за чистоту в ванной беру на себя. “Это негигиенично, – все говорила она, – негигиенично, когда на полу микробы”. Я спросил ее, откуда она вообще знает, что эти микробы есть, а она ответила: знаю, и всё. Я сказал, что беспокоюсь за чешуйниц, хлорка может им навредить. Она спросила, откуда я вообще знаю, что эти чешуйницы есть, а я ответил: знаю и все. Она засмеялась и оставила меня в покое.

– В общем, я вытирал пыль в ванной, но плинтус в том месте, откуда обычно появлялись чешуйницы, не трогал, и тут увидел одну – под раковиной, представляешь? А раковина довольно далеко от двери, особенно для такого маленького существа, как чешуйница. Она уползла в безопасное место – под мусорное ведро, а я удалился, прошептав “навредить не хотел”, выключил свет и запер дверь в надежде, что она вернется домой и сообщит подругам: он приходил с миром.

Я улыбнулась.

– Я не схожу с ума, – сказал отец Артур.

– Конечно, нет.

– Просто чувствую, что должен их защитить.

Я кивнула. А он вздохнул. И спросил:

– Хочешь правду?

– Всегда.

Он подался вперед, оперся локтями на джинсовые колени.

– С тех пор как вышел на пенсию, не знаю, куда деваться. Я какой-то… – Он помолчал. – Потерянный.

– Вам нравилась эта работа?

– Я любил ее.

– Так возвращайтесь.

– Не могу. На моем месте теперь Дерек, а он хороший молодой человек, нельзя с ним так поступать. Да и стар я уже. Прости, Ленни, что я все о себе да о себе, хотя пришел навестить тебя, больную.

– Возвращайтесь, – повторила я.

– Не могу.

– Можете. Ну если не главным священником, то в каком-нибудь другом качестве – можете волонтером стать, читать для пациентов или Пиппе помогать в художественном классе.

– Может быть…

– Не может быть, а точно.

– Ты правда так считаешь?

– Вы для меня как та чешуйница.

– Что, прости?

– Я вытираю пыль в ванной, а вы все время сидите под раковиной. Вам надо вернуться под плинтус у двери, вернуться на свое место.

Слишком звезды я любил

Уэст-Мидлендс, февраль 1998 года

Марго Джеймс 67 лет

Мы заключили договор, мы с Хамфри, вскоре после того, как ему поставили диагноз “болезнь Альцгеймера”. Договор был следующий: если Хамфри забудет вдруг, кто я такая, я должна пожелать ему спокойной ночи, крепко, даже чересчур крепко, его поцеловать и уйти навсегда. Сначала я не соглашалась. Говорила, что никогда его не оставлю, буду рядом до конца, пусть даже к тому времени мы станем незнакомыми людьми.

Но Хамфри настоял. Заставил меня подписать соглашение. Которое составил сам, поэтому в нем, конечно, ничего почти было не разобрать.

– Для меня это важней всего, Марго, – сказал он, – знать, что тебе не придется мучиться со мной долгие месяцы, а то и годы, когда я давно уже там, среди звезд.

Тут я заплакала. И он заплакал. И я подписала соглашение.

В конце концов нам повезло: почти целый год все шло хорошо, и я оставалась с ним, в отличие от воспоминаний и некоторых других вещей. И только под конец этого года Хамфри стал забываться. То был собой прежним, то не был.

В соглашении оговаривалось также, когда Хамфри надлежит переселить в дом престарелых. Этот день настал слишком быстро. Сопровождать его мне не позволялось. Только помочь тем, кто приедет за ним, собрать вещи и отпустить с богом. Я осталась одна в доме Хамфри – он был вокруг, но его не было – и не знала, куда деваться, поэтому пошла на чердак и стала разглядывать небо в самый большой телескоп – в доме престарелых сказали, что он слишком велик и в одноместную комнату не войдет.

Только спустя три дня Хамфри разрешил его навестить.

– Мои окна выходят во двор.

Это было первое, что я от него услышала, когда меня впустили после звонка. Хамфри сидел на стуле в приемной, держа в руках свою трость, и в окружающую обстановку не вписывался.

Я отметилась в журнале посещений и подошла к нему. Думала, он обнимет меня, но нет.

– Во двор! – повторил он, будто я не слышала.

– Присядем где-нибудь? – спросила я, и он повел меня по длинному коридору.

Мы осматривали это место вдвоем, когда подбирали ему дом престарелых, но тогда ощущения были совсем другие, словно мы в школу пробрались после закрытия и ни мне, ни ему тут находиться не следует.