Сто лет Ленни и Марго

– Это лучшее место здесь, – Хамфри привел меня в маленькую общую комнату под названием “Поле”. – В главной комнате отдыха воняет, а все почему-то делают вид, что это не так. Воняет как будто гнилой капустой, там ведь одни старые пердуны да забытые грязные чашки. Вообще в этом проклятом месте никуда не деться от запаха картофельной запеканки, хотя никто и не думал до сих пор, – он уселся в кресло с высокой спинкой, – нас ею кормить.

Я невольно рассмеялась. Я знала, или по крайней мере надеялась, что это место не для Хамфри.

– Здесь все такие старые! – сказал он.

– Да мы и сами старые!

– Мы не такие старые. И такими старыми никогда не станем. Мы сдаваться не собираемся, вот в чем разница.

В “Поле” мы были одни, а еще шесть или семь кресел и несколько кофейных столиков, расставленных в беспорядке. Все вокруг – желтое и зеленое: стены, кресла, ковер. И одно большое окно, выходившее, в отличие от остальных, в поле рядом с домом престарелых – широкое, окаймленное вереницей деревьев.

– Вот почему тебе нравится эта комната. Что-нибудь интересное видел?

– Пока нет. Чтобы пронести телескоп по коридору, не будучи спроваженным, как школьник, обратно в постель, мне нужно знать, когда приходит и уходит ночная смена.

– А ты просто спроси – может, разрешат принести его сюда.

– И будут заполнять бумаги по технике безопасности? Исключено.

– А приятные люди тут есть?

– Нет, конечно.

– Уверена, это не так. – Я стиснула его коленку.

Он посмотрел мне в глаза, и на мгновение я почувствовала что-то неуловимое, неопределенное, но точно нехорошее. Борода Хамфри выглядела опрятнее, чем в день его отъезда. Я хотела спросить, сам ли он привел ее в порядок, но понимала, что если не сам, то обсуждать это хочет меньше всего.

– Значит, окна твоей спальни выходят во двор?

– Который с шести вечера до шести утра освещают два прожектора. Ни черта не видно.

– А нельзя попросить переселить тебя?

– Просил. Сказали: не раньше, чем через три месяца. Три месяца не видеть звезд! Я с ума сойду.

– Так возвращайся домой, – сказала я, не успев подумать, хорошая ли это идея.

Так, наверное, чувствуют себя родители, отправившие детей в школу-интернат и приехавшие их навестить. Виноватые, опечаленные, они смотрят на своего ребенка и каждый раз не узнают, а когда снова приедут навестить, то и совсем не узнают.

Я ждала ответа, но не дождалась.

– Не бери в голову. Сыграем в домино? – спросил он, и мне захотелось плакать.

– А что если, – сказала я после того, как он выиграл в домино и закончил торжествовать по этому поводу, – мне смотреть на звезды за тебя?

– Хм!

Не обращая на него внимания, я настаивала на своем.

– У меня ведь есть большой телескоп, он по-прежнему настроен. Ты скажешь мне, на что смотреть, я посмотрю, а потом…

– Позвонишь мне, – закончил он. – И опишешь, что увидела.

– Попробуем?

– Да! Я буду как алкоголик, который с сомелье общается по телефону.

Итак, каждый вечер я связывалась по телефону со спальней Хамфри и сообщала – точно и обстоятельно, насколько могла, – обо всем увиденном в небе. Он задавал вопросы, просил повернуть телескоп на градус в одну или другую сторону и напомнить ему, если в последнее время что-то там, наверху, не меняло местоположения. Хамфри все записывал – я слышала поскрипывание карандаша. Даже когда его переселили в комнату, из которой небо было видно лучше, ровно в 7.30 я звонила ему и сообщала, что вижу, а он говорил, видит ли то же самое. Мы смотрели в одну точку в миллионах километров от Земли, и это связывало нас.

А однажды во вторник – дело было в феврале – я позвонила, и он не ответил. Я позвонила еще раз.

Трубку взяла молодая женщина:

– Алло?

– Я хотела бы поговорить с Хамфри. Хамфри Джеймсом.

– А с кем я говорю?

– Это Марго… Его жена.

– Марго, миссис Джеймс, как раз хотела вам звонить. Хамфри немного упал, когда вылезал из ванны. Он сейчас у врача. Мы сразу сообщим вам, как только узнаем больше.

– Я могу навестить его? Может, мне нужно приехать?

– Простите, миссис Джеймс, на сегодня время посещений окончено, но если врач обнаружит что-то серьезное, мы сделаем для вас исключение. А пока давайте подождем новостей.

Я приехала на следующее утро. “Просто ушиб” – таков был вердикт врача. Но я чувствовала, что меня предали. Он же обещал: мы никогда не станем такими старыми. А теперь даже ванну принять самостоятельно не может, теперь ему нужна ванна с дверцей.

Казавшаяся уж очень молодой для такой профессии медсестра в кофте, увешанной значками за всякую благотворительную деятельность, отвела меня в “Поле”.

– Его любимое место, – сказала она.

– Знаю. – Я попыталась улыбнуться, но лицо мое как будто и не помнило, как это делается.

– Сразу вас предупрежу, что ему перевязали ногу и ее нужно держать в приподнятом положении, чтобы уменьшить отек, а так он в отличной форме.

Она улыбнулась, открыла мне дверь.

Хамфри смотрел в окно, нога его и в самом деле была приподнята и подперта тремя подушками, а голень перевязана.

Я села рядом.

– Дорогой, как дела? Мне сказали, ты упал.

Он повернулся ко мне, сказал:

– Все видели мой пенис!

А потом расхохотался, и я вслед за ним.