Сто печалей

Речь идет, следовательно, о движении времени. Но о каком времени — ближайшем, т. е. о минувшем лете и наступившей осени, или о более отдаленном?

Упомянутый уже Цянь Цянь-и считает, что камни, о которых говорится в этой строке, — это не камни на склоне горы, это декоративные камни в саду, разбросанные среди вьющихся растений. Это — картина сада поэта в Чанъане. Следовательно, упоминание об этих камнях здесь — то же «родных садов сердце», которое появилось в предыдущем стансе. Иначе говоря, в двух последних строках — смещение времени и места, а еще точнее — два плана: один — связанный с картиной, находящейся перед глазами, другой — независимый от данной конкретной действительности, входящий в другую действительность — сознание поэта.

3

Тысяча домов внутри горных укреплений... мирно утреннее солнце.
День за днем в башне над рекой... сижу на средине подъема.
Второй день ночующие рыбаки... все еще плывут и плывут.
Начало осени... ласточки хлопотливо летают и летают.
Куан Хэн представлял доклады... заслуги его показались малы.
Лю Сян передавал «цзины»... по желанию сердца не вышло.
Одновременно учившиеся со мной молодые люди... в большинстве не на низких постах.
В Улине одежды и кони их... само собой легки, тучны.

Первая строфа третьего станса такая же, как и в двух предыдущих: в ней дается описание картины, наблюдаемой поэтом. На этот раз — картина утра.

Рисуется эта картина как бы сверху: «с башни над рекой», как назвал поэт свой домик с надстройкой-мезонином. Расположен этот домик на высоком берегу, на склоне горы, и из него хорошо видно все вокруг: домики, разбросанные внутри стен горного укрепления; солнце, мирно освещаюющее все окружающее; река, а на ней — челны рыбаков, уже второй день раскинувших на берегу свой стан. Всюду мелькают в хлопотливом полете стрижи.

Во второй строфе — уже другое. Звучат имена Суан Хэна и Лю Сяна.

Имена эти хорошо известны людям, читавшим старые исторические сочинения или слышавшим рассказы из них. Куан Хэн — чиновник, находившиийся на службе у Юаньди (48-33 гг. до н. э.), одного из императоров Ханьской династии; Лю Нян — ученый, служивший в царствование Чэнди 32-6 гг. до н. э.). Речь идет, следовательно, о двух известных людях далекого прошлого — I в. до н. э. Известно и почему имена этих людей остались в истории. Считалось, что «доклады», т. е. советы и предложения, Куан Хэна принесли пользу правлению, а он сам достиг высокого положения, к чему стремился тогда всякий государственный деятель. Лю Сян работал над цзинами — древними сочинениями, считавшимися источником государственной, общественной и человеческой мудрости; он «приводил их в порядок», т. е. вел работу текстолога и редактора. Основную часть работы он успел произвести и, умирая, передал драгоценные цзины своему сыну для бережного хранения и для продолжения работы; это означает, что ему удалось то, что в те времена жаждало сердце каждого ученого: передать свои труды, а с ними и свою работу, свою традицию, свою школу, как сказали бы мы, в руки достойного и верного хранителя и продолжателя.

Зная это, мы не можем сразу понять слова Ду Фу: он говорит: заслуги Куан Хэна показались его правителю малы, у Лю Сяна не вышло так, как он хотел. Что же, Ду Фу спорит с историческими источниками, утверждает обратное тому, что они говорят?

Этого никак быть не могло. Ду Фу с историей своей страны знаком был и судьбу этих двух людей знал. Как же объяснить такое противоречие?

Ключ к пониманию этих строк дает третий стих — слова «одновременно учившиеся со мной молодые люди в большинстве своем не на низких постах». Речь идет, следовательно, не о давнем прошлом, а о времени самого поэта.

Следует правильно понять эти слова. Это не простая констатация факта: в нее вложено порицание, осуждение.

В последнем стихе строфы говорится, что преуспевшие в жизни бывшие товарищи поэта разъезжаются в Улине, красивом месте к северу от столицы, на тучных конях и в одеждах из легких, т. е. дорогих, мехов. Выражения «тучные кони» и «легкие меховые одежды» идут из «Луньюя» и употреблены здесь неспроста.