Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

У дельты сонного Бугаза
Ленив латунноводный Днестр,
И августовского экстаза
Исполнен солнечный оркестр.

Средь мерно шелестящих Шабо

Спит острошпажных камышей,
И гроздь, колышимая слабо,
Как малахитовый камей,

Обвилася вокруг веранды

Ее швейцарско-швабских ферм,
Но неуклюжие шаланды,
Днестра янтарных эпидерм

Едва касаясь, больше манят

Трехлетку в бархатном костюме,
Что, арабеской килей занят,
Ребяческой отдался думе.

Над ним запыленных акаций

Дождя алкающий шатер,
За ним Кановы томных граций
Из алебастра мертвый взор.

В душе воробушка щебечет

Его невинный целый день:
Познанья в нем угрюмый кречет
Не описал немую тень.

И мотылек в ней и стрекозы,

Лягушек заревой концерт
И чайные открыли розы
Природы радужный конверт.

Конверт, в котором сам недавно,

Как аллилуйно чистый звук,
Куда-то он струился плавно,
Пока из материнских рук

Божественным комочком нервов

В сподвижничества старый мир
Он в воплощеньи уж не первом
Явился в Божий монастырь.

Как личика его прелестен

Нераспустившийся бутон,
Как много бессловесных песен
Лазури голубой фестон

Ему уже сказал без цели

И шаловливо и легко,
Как Пана сонные свирели
Ласкают нежное ушко!

Но пошлость и людская злоба

Его впервые сторожат
И, притаившись, смотрят в оба,
Как на беспризорных княжат

Завистливый и обойденный

Престола жадный претендент.
Вот жала кончик раздвоенный,
Вот и чешуйчатый сегмент –

Змеи, которую сегодня

Подвыпившим мастеровым
Зачем-то обернули сводни
Со смехом старческим и злым.

Качаясь, пыльною дорожкой

Он шел чрез сжатые поля
И в такт с задорною гармошкой
Писал ногами вензеля.

Но, заприметив мальчугана,

Мать помянул зачем-то вдруг
И взвизгнул хрипло и погано,
Как ржавый плотничий терпуг.

И тению своей громадной

Покрыл дитя, как нетопырь.
«Ишь ты какой малец нарядный!
Ты чей же будешь-то, пузырь?»

Ребенок удивленно глазки

Поднял, мечтавшие дотоль,
И, вместо зефировой сказки,
Дохнул в них пьяный алкоголь –

Из рта, кишевшего словами

Познанья истины плотской,
И на костюмчик с кружевами
Легла мозолистой рукой

Чужая низменная воля.

И, как пугливое агня,
Он крикнул: «Я мамашин Толя,
Я маленький, оставь меня!»

«А это что же на цепочке

Тут у тебя висит, малыш?»
«Ах, это Боженькин Сыночек,
Создавший небо и камыш…»

Но пятипалою клешнею

Тот вытянул горячий крест,
Сверкнувший золотой струею
Глубоко в камыши окрест.

И, красный весь от озлобленья,

Крест оторвал негодный брат, –
На горлышке ребенка звенья
Кровавый провели стигмат.

И горько плачущий малютка,

Пораненный сжимая пестик,
Кричал, как раненая утка:
«Отдай скорей! Отдай мой крестик!»

Увы, за крайние избушки

Злодей подвыпивший исчез,
И только добрые лягушки
Заквакали в недвижный кресс.