Столько лет спустя

В Кингисеппе комитет товарищества ветеранов раз­работал годовой «план мероприятий». Есть там и такие пункты: «Просить исполком горсовета принять неотлож­ные меры по обеспечению участников войны, живущих в плохих условиях, более благоустроенным жильем»; «Медицинской службе — провести всестороннюю проверку состояния здоровья участников войны, нуждающихся в лечении взять на учет»; «Рекомендовать профсоюзным организациям выделить фронтовикам максимальное количество путевок в санатории и дома отдыха».

Каждому городу, каждому учреждению, каждому ру­ководителю воля вольная решать эти задачи по-своему, одно лишь несомненно:

«...Не может, не должно не хватать места — на обелиске ли, в очереди ли за квартирами или за железно­дорожными билетами тем, чье тело отмечено ранами, а грудь орденами». В. Динабургский, поэт, г. Брянск.

* * *

...А однажды я решил: прийти 9 мая к Большому те­атру первым, а уйти — последним; весь день пробыть здесь, не пропустить ни одной встречи, ни одно мгнове­ние. Кто появится первым? Кто уйдет последним, как он уйдет, с каким чувством?

Первых увидел на подходе к театру. Рано утром вниз по Петровке спускались двое. Он — по-спортивному под­жарый, с короткой, как у школьника, стрижкой. Она све­сила на лоб черную челку, что придавало ей вид озорства и девичества. Они и брели не спеша, взявшись за руки, точь-в-точь — школьники. Только голова его была седая, а правый пустой рукав он спрятал в карман. Только была она в выцветшей, почти белой гимнастерке. Оба они были при орденах и медалях.

Они шли, о чем-то весело болтали, улыбались. Чему улыбались? Чему-то, что было прежде, очень давно? было? Может быть, последний раз они бродили вот так же в субботний теплый день 21 июня 1941 года? Десят­ки вопросов, нелепая мысль: женщина с военным идет по левую от него руку, чтобы он при встрече с таким же военным мог отдать честь...

День был как день, праздник как праздник, только лица такие, каких в любой другой день, в другой празд­ник года я не увижу. Не просто выражение другое, нет — сами лица другие, простые, чистые, открытые. Почему я мало вижу такие лица в другие, оставшиеся дни года? Где они? Вот через несколько часов разойдутся в сквере эти люди, и до следующей встречи с ними ждать еще целый год.

Площадь пустела постепенно — подтаивала, раство­рялась, угасала. К вечеру остались одни гражданские. Потом и они разошлись, появились парни с гитарами.

День догорел, канул в вечность.

Я возвращался улицей Горького, поднимался вверх, часы показывали начало двенадцатого. Из ресторанов, из кафе выходили последние посетители, фронтовиков было мало, я ловил их последние прощания — слова, взгляды, рукопожатия. Улица пустела на глазах.

Но вот везение, на площади Белорусского вокзала не­подалеку от входа в метро образовался широкий круг, в центре которого оказалось с десяток, не меньше, фронтовиков — последний островок. Аккордеонист нажимал на перламутровые клавиши и выводил божественную мело­дию: «Ночь коротка, спят облака». Ах, какие были тогда песни, какие чистые слова! «И лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука...» Святая музыка, завтра ее уже не будет, завтра все станет пусто, какое счастье, что я продлил себе этот праздник на несколько минут.

Аккордеонист выдержал паузу и по чьей-то, видно, просьбе заложил крутой вираж, и полились вдруг частушки — разудалые, ухарские. Что-то о японских самураях, о том, как драпали они «с голым задом, без порток». И такой же ядреный был припев. Захваченный общим чувством веселья, свободы, вольности, победы, я не за­помнил ни одного куплета. В кругу лихо отплясывали двое мужчин и женщина — все при орденах и медалях. В первых рядах смыкавшегося все теснее круга стоял мужчина — с лицом, как сельская местность, по словам Пла­тонова. Видно было, что издалека. Как только начинался припев, он легко, даже изящно выбрасывал ногу в круг и с улыбкой, широко разводил руки, приглашая со­седей к пляске.

Лицо его светилось при этом детской чистой радостью. Сам не плясал, но соседи понемногу выходили в круг — этакий заводила. Впрочем, я его плохо видел, он был чуть в стороне, нас разделяли люди.

Но что-то и грустное было в этом, может быть пото­му, что меня не покидала мысль скорого прощания с ними: осталось несколько минут. Как продлить их, эти минуты?

Подошел милиционер, взял под козырек: пора бы расходиться. Была половина первого. Вот бы когда пере­вести часы па летнее время — сегодня, выиграть час. Круг заколыхался, но устоял. Минут через двадцать, од­нако, аккордеонист стал застегивать мехи, и круг стал нехотя распадаться. Все двинулись к метро. Только тот самый — заводила, из глубинки — двинулся в обратную сторону, к улице Горького.