Столько лет спустя

«…Колхозники и крестьяне-единоличники полностью оплачивают наличными деньгами подписку на Заем треть­ей пятилетки».

И деньги, и облигации, и разные ценности скоро пой­дут в Фонд обороны. Вековая традиция: еще во времена Минина и Пожарского жертвовали ратникам кто что мог — сукно, холст, оружие, продовольствие, деньги, слит­ки золота и серебра. Так было всегда, и это — не благо­творительность, не доброта, это — жертвенность.

Более трехсот человек, подобно Матросову, закрыли телом амбразуру. Около пятисот советских летчиков, по­вторив подвиг Талалихина, пошли на воздушный таран. Более двухсот советских воинов взорвали себя и окру­живших их фашистов гранатами, чтобы избежать враже­ского плена. Это только то, что удалось установить. Более одиннадцати тысяч фронтовиков заслужили высшую на­граду Родины — звание Героя.

Цифры эти мне сообщил Анатолий Гаврилович Янкевич, подполковник, начальник одного из отделов Цент­рального архива Министерства обороны в подмосковном Подольске. Знаете, сколько осталось в живых из тех, кто закрыл амбразуру? Семеро. Из тех, кто повторил подвиг Талалихина, жив остался каждый второй — это дело все-таки управляемое, можно рассчитать скорость, высоту, угол.

Ну а кто кинулся под танк, кто взорвал себя гранатой, кто повел горящий самолет на вражескую танковую ко­лонну, тут — понятно: чудес не бывает.

Помните ли вы гвардии рядового Сунгатуллу Айткулова, которого «похоронили» однополчане на поле боя, возле белорусского села Богушевка? Так вот, руководи­тель отдела в подольском архиве подполковник Станис­лав Григорьевич Лукашев назвал факт удивительный: с 1970 по 1984 год таких, как Айткулов, «погибших» оты­скалось две с половиной тысячи.

Давайте вычерпнем каплю из моря: двадцать миллио­нов триста тысяч минус две тысячи пятьсот… Арифмети­ка смерти.

А тот, кого 9 мая тяжело раненным привезли домой, а 10 мая он умер, мы ведь числим его уцелевшим. Сколь­ко их было таких: уже перешагнув порог, они умирали под своей крышей — через недели, месяцы, через годы.

* * *

Среди писем фронтовиков, детей фронтовиков — о вой­не, о том, что было после войны, среди дорогих свиде­тельств времени, которым нет цены, я храню и это:

Жумагалиев Алик, учащийся Актюбинского технику­ма железнодорожного транспорта:

«Я не воевал, но знаю, что самое страшное слово это — «война». В детстве я увидел человека, которого война на всю жизнь оставила калекой. Из далекого дет­ства своего вспомнил и написал Вам.

Наш дом стоял на горе, а внизу была старая землян­ка. И в этой землянке жил летчик-инвалид, без обеих ног, контуженный, и с ним женщина — то ли жена, то ли сестра, а может чужая.

Они приехали в начале лета, и вся детвора не отходи­ла от этой землянки.

В школу я еще не ходил, и каждый день бывал там, с каким-то страхом и жалостью глядел на бывшего воен­ного летчика. Он был очень плотный — крупное чистое лицо — и не очень старый, возможно тогда ему было лет сорок. Женщина была больная, может тоже от войны, разговаривала как-то чудно, при этом больше бормотала что-то несвязно и отталкивающе.

Утром эта женщина выносила летчика на улицу и сажала на постеленное одеяло, тут же набегала шумная детвора, и женщина ходила вокруг него, отгоняя нас, пугая своим криком. Но когда она уходила, вся детвора садилась вокруг летчика и с огромным любопытством смотрела на золотистые пуговицы, на красивую военную форму.