Столько лет спустя

Я увидел, что правой ноги у него нет. Но если бы хоть был он на костылях с подвернутой у колена брючиной или имел бы хороший протез — их давно уже делать научились. Нет, у него вместо ноги был грубый деревянный обрубок, привязанный ремнями. Чурка, сточенная книзу. Такие протезы я видел только после войны, во множестве. Видно, он сам смастерил этот обрубок — плотный, удобный не трет, не давит. С таким вездеходом можно и по московской гладкой улице идти, и по булыжной мостовой в райцентре, и по проселочной дороге, и по лесной тропе, и в дождь, и в снег.

Странно он выглядел, даже нелепо — в самом центре столицы, среди ночи, один на всей улице Горького.

Он уходил, а я бессмысленно брел за ним.

Я представлял, как возвращался он домой сорок лет назад. Может быть, это было рано утром, он шел полем, вперевалку, привыкая к протезу. Впрочем, нет, протеза, вероятно, еще не было, он шел, приминая костылями влажную утреннюю землю, и вокруг, на траве, была роса, которая еще помнила следы его босых ног. Шел он и полем, и лесом, миновал березовую рощу, и пели ему взахлеб птицы; и у каждой божьей твари было по две лапы. За поворотом открылась ему поляна, где трава в рост человека, а дальше — ручей, мостик, пологие, скатом к нему, огороды и — деревня. Пели петухи, пилили дрова в чьем-то дворе, лаяли собаки, шел дым из труб. Ничего не изменилось за эти четыре года, и солнце по-прежнему поднималось из-за правой крайней избы.

Впрочем, может быть, когда он возвращался, был ве­чер, и была зима, и снег повис, застыл над крышами, остановленный звуками одинокой духовой трубы...

...Я глянул перед собой и никого не увидел. Улица была пуста. Фронтовика с протезом не было нигде, как будто его не было вовсе. Куда, в какой двор свернул он в центре Москвы, мой старомодный инвалид? Наверное, где-то здесь жил его однополчанин.

Я теперь уже больше не увижу его, и даже фамилии его никогда не узнаю.

Зато до следующего 9 мая оставалось меньше года. На полтора часа.

* * *

Вот так, наверное, когда-нибудь уйдет последний солдат войны — незаметно для всех. Неслышно, как неслышно падает в большом лесу последний осенний лист. И с ним уйдет целое поколение.

Мне бы посидеть у изголовья в последний его час, услышать последние слова последнего солдата этой чудо­вищной войны. Что скажет он? Наверное, что те самые четыре года, когда его могли убить каждый день, были для него счастливыми — он был молод, он защищал Ро­дину, и он уцелел. А после войны, скажет он, а после войны...

Когда он заговорит о нынешнем времени, я очень хо­чу, чтобы мне не было перед ним стыдно.

Глава 13. Сегодня на рассвете

Решил перелистать старые газеты. Вот они — передо мной, газеты как газеты. И сообщения как сообщения.

Предприятия досрочно выполнили полугодовой план — в Челябинске и Магнитогорске, в Сталино и Кемерово, в Киеве и Ленинграде. Заканчиваются земляные работы на строительстве Большого Чуйского канала. В Ленин­граде построен циклотрон, там будут расщеплять атом­ное ядро.

«Завтра в столице Украины открывается новый рес­публиканский стадион…»

…Завтра.

Завтра началась война.

Нет, не завтра, сегодня на рассвете.

Мирные газеты с сообщениями о мирном дне вышли 22 июня, когда на нашей земле уже несколько часов ли­лась кровь.

«Вчера состоялось заключительное заседание 3-й кон­ференции московских архитекторов».

Речь шла об архитектурном оформлении столицы. А приказом начальника МПВО от 22 июня 1941 года в Москве объявят светомаскировку.

Они еще даже не пожелтели, эти старые архивные газеты в толстых картонных переплетах — «Правда», «Известия»…

Хорошо бы и в этой небольшой главе, как и в других, выписать чью-то судьбу. На фоне последнего мирного дня всей страны упомянуть о ком-то как бы мимоходом, невзначай, и в конце, после четырех лет войны, после массовой гибели и слез, когда уже все забыли о нем, о герое,— вернуться вдруг к нему, живому, и на том поста­вить точку. Мы ведь помним не 20 абстрактных миллио­нов погибших на войне, а каждого из них — мужа, сына, брата. Но передо мной — газеты за 22 июня, а не за 9 мая, и ничья судьба никому не ведома.

Можно лишь попробовать представить: вечер накану­не войны. Теплый летний вечер, луна прячется в караку­левых облаках. Завтра воскресенье — пляж, река. Назна­чены все свидания. А кто-то, назовем его Карпов, некто Карпов — пусть Виктор, нет — еще Витя, юноша, сегодня вечером бережно везет свою молодую жену в родильный дом — где-нибудь в Киеве, Одессе, Севастополе или в Мин­ске, Мурманске, Каунасе.

Жизнь прекрасна, что говорить, когда до завтрашнего свидания — всего одна, самая короткая в году июньская ночь.

Еще не знаем, кто из нас в живых

Останется, кого из нас убьют,

О судьбах наших нет еще и речи,

Нас дома ждет парное молоко,