Читаем Стон (СИ) полностью

— Здравствуйте, Джон, — раздалось неожиданное приветствие, и Джону понадобилось много усилий, чтобы не выдать смущения: слишком заметно он вздрогнул. — Успокойтесь, пожалуйста, в моём доме вам нечего опасаться.

— Я не боюсь.

Он с досадой нахмурился: проколоться с первой минуты!

Садерс насмешливо оглядел его с головы до ног. — Вы так испуганно вздрогнули, и так побледнели… Я думал, вам станет дурно. — Он не собирался деликатничать, и уж тем более, не собирался щадить — играл по всем правилам морального уничтожения: не «плохо», а именно «дурно». Как будто проник в самую суть, вычислил за секунду, что творилось с Джоном в дороге.

Джон резко сжал челюсти, но ответил вполне дружелюбно: — Привычная реакция. С детства не выношу неожиданных звуков.

— А как же война?

— Война предполагает приобретение совершенно других привычек. Но мы же не на войне?

— Ни в коем случае! Вы у меня в гостях. Всего лишь. И я очень этому рад. Давно мечтал познакомиться с вами немного теснее.

Садерс улыбнулся и сделал приглашающий жест в сторону настежь раскрытых дверей.

— Это наша гостиная.

Он прошел вперед, и Джон двинулся следом.

Наша? Понятно, что не каменного Сантино он имеет в виду. Но не слишком ли примитивно и грубо? Где тонкость, господин Ремитус, где изящество начатого поединка? Страх моментально исчез. Человек, старательно разыгрывающий сейчас перед ним радушие и гостеприимство, сам отчаянно боялся и этой встречи, и этого разговора. Они на равных, и это в корне меняет дело.

— Прошу вас, присаживайтесь. — Мужчина указал на разожженный камин и два больших, близко, почти вплотную друг к другу, поставленных кресла. И этот символизм показался Джону неубедительным, жалким. — Наши с Шерлоком кресла… Думаю, вы предпочтете именно это — его любимое. Сложно сосчитать количество часов, что он провел здесь, согревая это кресло своим непокорным телом. — И доверительно добавил, снизив тон до интимного шепота: — Знаете ли, дорогой Джон, очень сладко было его покорять.

Но Джон как будто не слышал: спокойно опустился в кресло, ласкающим жестом обняв подлокотники.

И Садерс это заметил. — О, — усмехнулся он, — как трогательно. И как печально.

В кресло он садиться не стал — подошел к камину и подбросил поленьев.

— Этот ветер… — пробормотал он вдруг, глядя в огонь. — По ночам в саду так ужасно стонут деревья. Как неуспокоенные души. И дом наполняется звуками. Я плохо сплю. А вы?

Джон пожал плечами. — Достаточно крепко.

— Ну, ещё бы. Вы молоды и полны сил. Надежд. Стремлений. Ведь так?

— Так.

— Немногословный рыцарь, — улыбнулся Садерс, кинув на Джона короткий взгляд. — Это интригует. А я вот с годами стал не в меру болтлив. Шерлока это всегда ужасно бесило. Но он терпел. Мой милый, воспитанный, терпеливый мальчик. — И замолчал, прислушиваясь к собственным мыслям и ощущениям.

Джон видел, как больно и сладко произносить ему имя, ставшее пыткой, как смаковал он его, невольно жмурясь и поглаживая нервно дергающийся кадык. Сглатывал, облизывал губы…

— Хочу вас сразу предупредить. — Садерс стряхнул с ладоней невидимые соринки и опустился в кресло, намеренно задев колени Джона своими: вот так я касался его, так близко он был от меня — достаточно протянуть руку… — Я не знаю, зачем вы здесь.

— Любопытно. — Джон усмехнулся. — И очень странно. Так может быть, я пойду?

— Приятное чувство юмора! — рассмеялся Садерс, и на этот раз, кажется, искренне. — Не тонкое, но и не топорное. В самый раз. И смелость ваша мне импонирует. И сила. Вы довольно приятный субъект. Может быть, поздний обед? Составите мне компанию?

Джон снова пожал плечами. Пока ничего нового — игра как игра. — Не откажусь. — И продолжил, убивая каждым произнесённым словом: — Мы как раз собирались обедать. Майкрофт Холмс был так добр, что пригласил нас в свое имение, и в тот момент, когда вы эффектно возникли в дверях гостиной, Шерлок демонстрировал мне самый лучший в Лондоне торт.

— Торт?!

Садерс ярко вспыхнул и всем телом подался вперед, впившись в подлокотники кресла и удивленно приподнимая брови. — Какой ещё торт, черт побери?!

— Совершенно невероятный, — спокойно ответил Джон. — Какие-то замысловатые завитушки и капельки джема. Сливочное кружево… А вы что подумали? — простодушно поинтересовался он и продолжил: — Не торт, а мечта. Но после вашего ухода у нас, естественно, пропал аппетит. Шерлок…

И потрясенно замолк. Сидящий перед ним мужчина преобразился: только что в кресле комфортно расположился человек, и оранжевые отсветы пламени таинственно пробегали по его усталому и немного печальному лицу, но за одну секунду он превратился в напрягшегося каждым мускулом зверя — сильного, дерзкого, ревнивого самца, возбужденного запахом течки, и яростный оскал белоснежных клыков никак не мог принадлежать человеческому существу.

— Что — Шерлок? — глухо прорычал он, словно это священное для него имя, так свободно и легко произнесенное кем-то другим, имя, которого коснулся чей-то подлый язык, чьи-то нахальные губы, вызвало в нем приступ неукротимого бешенства.

Джон приготовился отразить атаку.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Смерть сердца
Смерть сердца

«Смерть сердца» – история юной любви и предательства невинности – самая известная книга Элизабет Боуэн. Осиротевшая шестнадцатилетняя Порция, приехав в Лондон, оказывается в странном мире невысказанных слов, ускользающих взглядов, в атмосфере одновременно утонченно-элегантной и смертельно душной. Воплощение невинности, Порция невольно становится той силой, которой суждено процарапать лакированную поверхность идеальной светской жизни, показать, что под сияющим фасадом скрываются обычные люди, тоскующие и слабые. Элизабет Боуэн, классик британской литературы, участница знаменитого литературного кружка «Блумсбери», ближайшая подруга Вирджинии Вулф, стала связующим звеном между модернизмом начала века и психологической изощренностью второй его половины. В ее книгах острое чувство юмора соединяется с погружением в глубины человеческих мотивов и желаний. Роман «Смерть сердца» входит в список 100 самых важных британских романов в истории английской литературы.

Элизабет Боуэн

Классическая проза ХX века / Прочее / Зарубежная классика