Стон (СИ)

— Нарываешься? А ведь тебе этого не хватает: битвы, огня в крови, налитых яростью рук. Немудрено, что ты с такой готовностью на меня налетел. Ничего, Шерлок обеспечит тебе огонь. Адово пекло. Будешь гореть, пока не сгоришь дотла.

— Я не против. Где мой телефон?

— Понятия не имею. Срал я на твой телефон. Собираешься ему позвонить? Могу одолжить свой. Шерлок очень обрадуется нашему неожиданному примирению.

— Примирению? — Джона скрутила ярость — к черту осторожность и благоразумие. — Я никогда не примирюсь с тобой. Никогда. Я твой враг на всю жизнь — помни об этом. И не дай бог тебе встать на моем пути. Развращенный деньгами и безнаказанностью сукин сын, выродок. Зарвавшийся владыка на дерьмовом троне…

— На чем? На троне? Ты сказал — на троне? О, боже… Боже… Джон…

Сад вернулся и расслабленно привалился к столу животом. От его шакальего хохота морозило кожу.

— Ремитус, ты взбесился? — холодно процедил Джон. — Не удивительно.

— Господи, — тот уже подвывал, всхлипывая и задыхаясь, — я сегодня точно напьюсь, а потом сяду в самолет и заблюю небеса. Ты даже не представляешь, насколько прав насчет трона. О, Джон… Он и в самом деле дерьмовый. Но, поверь, я честно пытался его отмыть.

— Идиот.

В дверях возникла бесшумная тень.

— Такси.

Переход от искрящихся весельем к затуманенным болью глазам был почти незаметен: Садерс жалко скривился, резко оборвав истерический хохот, вмиг постарел и осунулся.

— Я слишком много сегодня смеюсь. — Взгляд стал трезвым и мудрым. — Дурной знак. А ведь он мог стать моим. Его гордость, непримиримость, холодное, злое презрение… Господи, всё это детские игры. Ну куда бы он делся? Поартачился бы ещё немного и сдался. Кому подержанная шлюха нужна… Хотя, иногда мне кажется — он упивался этим. Неожиданно для себя вошел во вкус. Даже походка его выглядела вызывающе блядской. Мой сладкий, испорченный мальчик… Бесценный клад для блудливых стояков. Я бы уничтожил их всех. Непременно. Всех, кто посмел к нему прикоснуться. Не оставив даже следа. Даже намека на их грязную вонь. Постепенно он бы оттаял. Ничего невозможного нет. Знаешь, Джон, однажды я проснулся посреди ночи… Черт возьми, мне до смерти этого не забыть. Наверное, он замерз… Да, было очень ветрено. Деревья хлестали друг друга ветвями с яростью палачей. Он прижался ко мне, и его волосы… вот тут… — Садерс нежно погладил предплечье, — …так тепло… мягко… щекотно… Это место иногда начинает пылать — больно и сладко. Я увез бы его отсюда. И любил бы всю жизнь. Но в сиянии своих рыцарских обносков появился ты. Измочаленный и выплюнутый жизнью неудачник. Пришел и взял. Как?! — Сад тряхнул головой и обернулся на дверь. — Сантино, проводи гостя к машине и оплати его путь домой… И верни телефон — мне чужого не надо. Надеюсь, Джон, от ревности ты сойдешь с ума.

— Не сойду.

***

Кинув в зеркало беглый взгляд, Лестрейд вздрогнул от неожиданности, наконец-то прервав раздражающе бессмысленное передвижение по гостиной. Последние полчаса он, как шальная акула, сновал из угла в угол, не в силах остановиться. В подобный утомительный марафон инспектор пускался в минуты самых сильных своих потрясений — так ему было легче их пережить…

Но то, что промелькнуло в зеркале, напугало его до чертиков, заставив прервать забег: кто этот седой неопрятный старик?! Взъерошенные волосы, несчастное, посеревшее лицо… И безумный взгляд. Неужели это он, Грегори Лестрейд, инспектор Скотланд-Ярда, чуть более часа назад в подержанном, но старательно вычищенном и отутюженном костюме, в ярко и весело сияющих лаковых туфлях восседал строго посередине роскошного дивана, нелепым пятном выделяясь на фоне темно-коричневого с вкраплениями золотых вензелей узора?! Неужели это он внутренне сжимался от глупого страха и не менее глупого счастья в столь же роскошной гостиной Майкрофта Холмса и смотрел на него с благодарностью и обожанием?!

Впервые страстный любовник и удивительный человек пригласил его в родовое имение, чтобы представить младшему брату в качестве своего избранника — единственного и на всю жизнь. Такое и вообразить-то было немыслимо.

Инспектор сидел прямо и неподвижно, до нервного тика боясь помяться и предстать перед Шерлоком в не достойном великолепия Холмсов обличие.

— Я ничего не боюсь, и ты это знаешь, — говорил он почему-то сердито. — Но сейчас… я боюсь. Дрожу как жалкая трясогузка.

Майкрофт не отвечал, пожимал плечами и едва заметно, тепло улыбался.

Смешно…

Теперь его не новый, но добротный наряд обвис на широких, сильных плечах и стекал к тонко поскрипывающим ботинкам истрепанной ветошью.

Наряд на выброс. И полицейский — на выброс…

Как он мог проглядеть всё это?! Прямо на его проклятых глазах погибал мальчик, к которому с первых минут знакомства странно и неожиданно прикипело сердце. И дело даже не в Майке.