Стон (СИ)

Он же видел… А что он, собственно, видел? Молодого человека, очень умного, независимого, полного здоровых амбиций, в чьей жизни несомненно есть какие-то тайны. У кого их нет? Каждому душу вскрывать?! Шерлок Холмс — личность необыкновенная, и Скотланд-Ярд был наслышан о нем довольно давно. Чтобы такой экзотический фрукт и не имел неизведанной сердцевины? Я вас умоляю!

Судьба успела столкнуть их уже не единожды. Как же Лестрейд сейчас себя ненавидел! Ведь самому последнему идиоту было бы ясно, что и чертова заноза в заднице Капоразо с его обритыми лохмами, и тот обескровленный красавчик, при виде которого Шерлок едва на ногах удержался… А мерзкий боров, долбаный отец семейства, орущий о своих долбаных миллионах и требующий вернуть отрубленную ступню?! Шерлок выглядел потрясенным, когда он, Лестрейд, обратился к нему за советом. И вновь отказал и в совете, и в помощи… Да, самому последнему идиоту было бы ясно, что всё это кровавое дерьмо каким-то образом связано с Шерлоком. Самому последнему, но только не Лестрейду. Старому псу, потерявшему нюх и остроту восприятия. Видел и не видел, понимал и не понимал. Гнать его взашей из полиции! Пинками! Прямо под трахнутый Майкрофтом Холмсом зад. Никогда теперь ему перед Майком не оправдаться. И как в глаза посмотреть?

Дурак! Жалкий отупевший дурак! Господи, он ещё психовал и злился: неужели трудно помочь?! Заносчивый баловень судьбы! Мальчишка с золотыми мозгами! Да не был бы ты его братом… А мальчишка-то в пропасть летел. И молчал. Только губы свои удивительные кусал и брови густые хмурил.

От жалости и отчаяния разрывалось сердце.

— Шерлок… Что же нам делать? У меня ничего нет на эту скотину. Ничего! Я прекрасно осведомлен о Садерсе Ремитусе… — Лестрейд запнулся: да уж, прекрасно осведомлен! — Он чист, понимаешь? Загадочен, эксцентричен, дерзок, но чист. — Инспектор снова запустил в волосы пальцы, брезгливо отворачиваясь от собственного отражения. — Конечно, такой редкий, незаурядный субъект не мог не оказаться у нас на заметке, это закон: все мало-мальски известные в Лондоне люди находятся под негласным надзором. И уж тем более господин Ремитус — сила и мощь, не имеющая себе равных. Его принимает сама королева. Да что там — королева, он спонсирует Ватикан. О его неслыханной щедрости ходят легенды. Ни один миллиардер не создал подобного количества благотворительных фондов. А огромная частная клиника в Челси, где целое крыло отведено для бесплатного обследования и лечения неимущих?! Да он почти святой в глазах общества. И Майк… Боже мой, Майк с ним в приятельских отношениях.

Инспектор с мучительным стоном опустился в кресло, но снова вскочил и, оказавшись перед Шерлоком, впился холодными пальцами в его плечи.

— Он ничего не должен узнать! Слышишь, Шерлок?! Ничего! Лучше я пристрелю эту сволочь и сяду, но Майкрофт… Это убьет его, понимаешь?

— Понимаю. Потому вы и здесь, Грегори.

Но Лестрейд как будто не слышал.

— Он не выкарабкается никогда. Сломается, упадет. Я его знаю. Он хрупкий… — продолжал он уговаривать Шерлока. — Но как он мог не увидеть?! С его дьявольской интуицией… Он же смотрит прямо в душу — не скроешь ни один закоулок. Как у тебя получилось так долго скрывать от брата свою… беду? Шерлок, боже мой. Мне так жаль.

— Я неумело врал, он делал вид, что верит. Мы оба устали от этой лжи.

— Не понимаю. Отказываюсь понимать. Уволюсь к чертям собачьим!

— Грег, речь сейчас идет не о вас, не о Майкрофте и не обо мне. — Шерлок мягко, но твердо поставил на место впавшего в истерический раж инспектора. — У него Джон. Мой Джон. Где живет Садерс Ремитус? Я знаю лишь приблизительное время пути (если, конечно, водитель не делал внушительный объездной крюк, что скорее всего), но даже отдаленно не представляю, в каком из пригородов находится… тот дом. Лес и полное отсутствие какого-либо жилья — во всяком случае, в поле обзора не попадало ни одного имения. Что скажете, Лестрейд?

— Ничего, — через силу выдавил тот.

— Ничего? Почему? Вы же только что говорили о негласном надзоре. Мне нужен его точный адрес. Понимаете?

— Шерлок… — У несчастного инспектора дергался глаз, и неприятно саднило пересохшее горло. Язык поворачивался с огромным трудом, задевая за каждый проклятый зуб. — Наши полномочия не безграничны. Общественная жизнь — это одно, а вот частная… Где живет, с кем спит, какой туалетной бумагой пользуется — всё это неприкосновенно и слишком лично, чтобы полиция совала туда свой нос.

— Вы шутите?