Стон (СИ)

— Да, я люблю тебя. Полюбил впервые и навсегда. Тебя что-то смущает? Шерлок, не напрягайся. Для тебя любовь только слово. А для меня… Конечно я тебя понял, мой мальчик. Рай, облака, сладкие грёзы… О, боже! Надеюсь, ты так не думаешь. Любовь — всего лишь частица того, кто любит. Для нищего — жалкие крохи от пресного пирога, для богатого — блестящая мишура. Для такого грязного безумца, как я, грязь и безумие. Всё просто. Я всегда беру то, что хочу, а способ достижения цели касается только меня. Надо убить — убью, не проблема. Одним ничтожным червяком больше, одним меньше — какая разница? Я давно уже не жалею людей. Они этого не стоят. Бог дал им в дар прекрасный, благоухающий дом, они превратили его в помойку. Кого мне жалеть? Очередную копошащуюся на этой помойке крысу? Ради того, чтобы ты задрожал в моих объятиях, я истреблю полчища этих крыс безжалостно, поверь мне. Что-то я много болтаю сегодня… Чай? Ланч мы пропустили, и ты, наверное, голоден. К чаю я приказал приготовить немного закусок. Ох уж это ваше печенье… Нет, ни за что!

Переход был так резок и нелогичен, что Шерлок непонимающе посмотрел на Садерса. Всё это время он не отрывал глаз от яркого пламени, весело и уютно пляшущего в камине, слушая голос, выносивший приговор человечеству обыденно и беспечно. Он понимал, что сегодня ему не будет пощады. Каждый жест Садерса, каким бы невозмутимым он ни казался на первый взгляд, говорил о крайней степени возбуждения.

Хищник уже прижался к земле, нетерпеливо ерзая брюхом, и был готов к нападению.

— Шерлок? Что с тобой? Ты потерял голос и слух? Я предложил перекусить — тебе понадобятся силы.

— У меня пропал аппетит, — тихо ответил Шерлок, бросая газету в огонь.

— Дело твое. Ужинать тебе вряд ли придется. Вскоре я намерен затрахать тебя до полного изнеможения.

В глазах Шерлока полыхнула ненависть, и Садерс вздрогнул как от ожога, но виду не подал и ослепительно улыбнулся.

— Не хочешь трахаться?

— Не хочу.

— Захочешь. Будешь кончать и хотеть ещё больше, ещё сильнее. Мне ли не знать…

— Стокгольмский синдром? * — усмехнулся Шерлок. — Сколько таких, как я, прошло через ваши руки, господин Рематус? Сколько любви вы получили через боль и страх? И сколько ненависти?

Садерс едва сдержал внезапно захлестнувшую его ярость. Он конечно не рассчитывал на покорность, но и презрения не ожидал. Ненависть возбуждала, разгоняла кровь, презрение же делало слабым. Он знал, что в словах Шерлока нет и доли правды, но все равно на одно мгновение почувствовал себя отвратительно жалким и… старым.

Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы сохранить спокойствие и даже снисходительно улыбнуться.

— Мальчик мой, когда я возьму тебя, и ты узнаешь, как сладко кончать не в собственный потный кулак, а в сосущий рот, ты поймешь, что мне не надо кого-либо принуждать к любви.

— А я? Что, в таком случае, здесь делаю я?

— Ты первый. У каждого в жизни есть свой первый. Ты у меня, а я — у тебя… Я тебя принудил, ты покорился. Всё просто.

— Я не покорился! — гневно воскликнул Шерлок и сразу понял, как глупо выглядят и его порыв, и его патетический гнев.

— В самом деле? — Садерс продолжал глумиться, усугубляя унизительную слабость своего невольника. — Ну, если тебе так необходимо выглядеть в собственных глазах героем бульварного чтива — мятежником и борцом за свободу, бога ради. Ты хорош в любом случае.

Позади раздался негромкий шорох, но Садерс даже не обернулся. Ди молчаливой тенью скользил вокруг стола, накрывая к чаю. На сидящих у камина мужчин он ни разу не поднял глаз, но скулы его пылали, и заметно дрожали пальцы.

— Ди великолепен во всем. Это сокровище, поверь мне, мой мальчик, — безразлично проговорил Садерс. — Ловко управляется по дому, когда я выгоняю отсюда всех, чтобы не путались под ногами. И любит меня всем сердцем. Молод, красив, неглуп. Что ещё надо? — Он внимательно посмотрел на Шерлока. — Что надо мне — вот загадка…

Шерлок чувствовал себя совершенно разбитым. Два дня он почти ничего не ел и спал очень мало. И если в обычной ситуации он едва ли обратил бы на это внимание, особенно когда бывал чем-то сильно увлечен и заинтересован, то сейчас его тело, его разум настоятельно требовали пищи и отдыха. Но даже запах еды вызывал отвращение.

Ди незаметно исчез, и Садерс поднялся с кресла.

— Прошу к столу.

Шерлок нехотя встал и сел на предложенный стул.

— Поешь, сделай милость, — наклонился Садерс, легко касаясь губами его волос. — На тебя больно смотреть. Ди прекрасно готовит.

В голосе было столько неподдельной нежности и заботы, что Шерлок на минуту-другую расслабился. Его так вымотали бесконечные часы напряжения и тревоги! Каждая клеточка была наполнена адской усталостью. Он непроизвольно откинулся и закрыл глаза.

Нетерпеливые пальцы сразу же запорхали по доверчиво приоткрытой шее, поглаживая, лаская, и Шерлок мгновенно выпрямился, вновь превратившись в туго натянутую струну.

— А ведь тебе приятно… — раздался над ухом низкий, заметно дрогнувший голос. — Тебе было приятно. Зачем так упорно сопротивляться?