Сторона Германтов

— Это единственный человек, с кем мне хотелось бы познакомиться, — произнесла герцогиня, которую, словно в час притока духовных сил, явственно подхватил и повлек за собой прилив любопытства, направленного на знаменитых интеллектуалов, схлестнувшийся с встречным всплеском аристократического снобизма. — Я была бы так рада!

А ведь как легко мне было бы оказаться рядом с Берготтом, но я-то воображал, что это уронит меня в глазах герцогини Германтской, а на самом деле все было наоборот: она бы кивком пригласила меня в ложу бенуара и попросила бы, чтобы я как-нибудь привел к ней на обед великого писателя.

— Говорят, он не слишком любезен: его представили герцогу Кобургскому, а он ему ни слова не сказал, — добавила герцогиня; в ее передаче это выглядело как любопытная черта характера, как если бы она рассказала, как какой-нибудь китаец высморкался в бумажку. — Он ни разу не обратился к нему «монсеньер», — добавила она, словно развеселившись от этой детали, не менее существенной на ее взгляд, чем отказ какого-нибудь протестанта преклонить колени перед папой во время аудиенции у его святейшества.

Эти особенности Берготта ее интересовали, но она как будто не видела в них ничего предосудительного, а скорее ставила их ему в заслугу, хотя и не понимая толком, что в них похвального. Это был, конечно, странный взгляд на оригинальность Берготта, но позже я начал догадываться, что, если герцогиня Германтская, к немалому удивлению окружающих, находила Берготта остроумнее г-на де Бреоте, то это, вероятно, что-то значило. Такие опасные, брошенные невзначай и тем не менее верные суждения высказывают в обществе немногие люди, превосходящие остальных. И в них проглядывают первые штрихи той иерархии ценностей, которую установит для себя следующее поколение, вместо того чтобы вечно придерживаться прежней.

В гостиную, прихрамывая, вошел граф д’Аржанкур, поверенный в делах Бельгии и свойственник г-жи де Вильпаризи, а вскоре за ним два молодых человека, барон Германтский и его светлость герцог де Шательро, которому герцогиня Германтская, не вставая со своего пуфика, рассеянно сказала: «Здравствуй, мой милый Шательро», поскольку была в большой дружбе с матерью молодого герцога, и он с детства питал к ней огромное почтение. Высокие, тонкие, с золотистой кожей и золотистыми волосами, настоящие Германты, эти два юноши словно вобрали в себя частицу весеннего вечернего света, заливавшего большую гостиную. По тогдашней моде они привычно поставили свои цилиндры на пол рядом с собой. Историк Фронды подумал, что они смутились, как крестьянин, зашедший в мэрию и не знающий, куда девать шляпу. Воображая, что милосердно выручает юношей, показавшихся ему неловкими и робкими, он обратился к ним:

— Нет, нет, не ставьте их на пол, они испортятся.

Взгляд барона Германтского скосился вбок и, выплеснув на добродушного историка поток яркой убийственной синевы, пригвоздил его к месту.

— Как зовут этого господина? — спросил у меня барон, с которым г-жа де Вильпаризи успела меня познакомить.

— Господин Пьер, — отвечал я вполголоса.

— Пьер, а как дальше?

— Пьер — это его фамилия, он крупный историк.

— Ах вот как.

— Нет, у этих молодых людей теперь такая новая мода завелась, класть шляпы на пол, — объяснила г-жа де Вильпаризи, — я тоже никак не привыкну. Но это все-таки лучше, чем оставлять шляпу в передней, как мой племянник Робер[110]. Я ему говорю: когда я вижу, как он входит без шляпы, я принимаю его за часовщика и спрашиваю, будет ли он заводить в комнатах часы.

— Вот вы, госпожа маркиза, только что упоминали о шляпе господина Моле… право, нам придется скоро написать особую главу о головных уборах, как Аристотель[111]… — сказал историк Фронды, немного успокоенный вмешательством г-жи де Вильпаризи, хотя голос его еще звучал так тихо, что никто, кроме меня, его не услышал.

— Ну не чудо ли наша маленькая герцогиня, — сказал г-н д’Аржанкур, кивая на герцогиню Германтскую, беседовавшую с Г. — Как только в салоне появляется кто-нибудь знаменитый, он всегда оказывается рядом с ней. И разумеется, это всегда кто-нибудь выдающийся. Конечно, не каждый раз попадаются господин де Борелли, или Шлюмберже, или д’Авенель[112]. Но если не они, то Пьер Лоти или Эдмон Ростан[113]. Вчера вечером у Дудовилей[114], где, к слову, она была великолепна в своей изумрудной диадеме и пышном розовом платье с шлейфом, по одну руку от нее сидел господин Дешанель[115], по другую германский посланник: она рассуждала с ними о Китае; прочие гости держались на почтительном расстоянии и не слышали их разговора, теряясь в догадках, будет война или нет. Воистину точь-в-точь королева, собравшая вокруг себя приближенных.

Все окружили г-жу де Вильпаризи, чтобы посмотреть, как она рисует.