Сторона Германтов

— А вы ее не считали красавицей? Но почему, в ней была масса шарма, прелестные глаза, прелестные волосы, она прекрасно одевалась, да и сейчас еще одевается. Согласна, теперь она выглядит безобразно, но раньше была восхитительна. Хотя я все равно огорчилась, что Шарль на ней женился, ведь это было так бессмысленно. — Герцогиня не собиралась сказать ничего особенного, но г-н д’Аржанкур рассмеялся, и она повторила свои слова, не то потому, что они показались ей забавными, не то просто потому, что ее порадовал смех собеседника, которого она одарила нежным взглядом, словно добавляя к чарам остроумия чары кротости. — Нет, правда, этого не стоило делать, — продолжала она, — но в общем госпожа Сванн была очень мила, и я прекрасно понимаю, что ее было за что любить, но у Робера девица — это просто смех, можете мне поверить. Знаю, что мне в назидание приведут избитую цитату из Ожье: «Ведь нас пьянит вино, так что нам до бутылки?»[131] Что ж, Робера, может быть, и пьянит вино, но выбор бутылки воистину не делает чести его вкусу! Вообразите, первым делом она потребовала, чтобы я прямо посреди гостиной велела построить лестницу. Пустяки, не правда ли, и объявила, что будет лежать ничком на ступенях. А слышали бы вы, что она говорила! Я услышала только одну сцену, но это нечто невообразимое: пьеса называется «Семь принцесс»[132].

— «Семь принцесс», возможно ль, какой снобизм! — воскликнул г-н д’Аржанкур. — Но позвольте, я знаю всю эту пьесу. Автор — мой соотечественник. Он послал ее королю, а тот ничего не понял и просил, чтобы я ему объяснил.

— Это случайно не Сар Пеладан?[133] — спросил историк Фронды, пытаясь продемонстрировать остроумие и осведомленность, но так тихо, что его вопрос прошел незамеченным.

— Ах, вы знаете «Семь принцесс»? — ответила д’Аржанкуру герцогиня. — От всей души поздравляю! Я знаю только одну, но она отбила у меня охоту познакомиться с остальными шестью. Вдруг они такие же, как та, которую я видела!

«Какая дура! — думал я, злясь, что она оказала мне такой ледяной прием. Я испытывал злорадное удовольствие при мысли, что она совершенно не поняла Метерлинка. — И ради подобной женщины я проделываю столько километров каждое утро… нет, я слишком снисходителен к ней. Теперь я и сам не желаю с ней знаться». Такие слова я себе говорил, но думал я совершенно противоположное; это были просто слова, разговор, который мы ведем сами с собой в те минуты, когда слишком возбуждены, чтобы оставаться в одиночестве, и чувствуем, что нам нужно, поскольку другого собеседника у нас нет, поговорить с самими собой, причем неискренне, как с чужим человеком.

— Я просто не могу вам передать, что это было, — продолжала герцогиня, — впору было лопнуть со смеху. И мы не сдержались, даже слишком развеселились, так что эта особа обиделась, а Робер, в сущности, до сих пор на меня злится. Впрочем, я ничуть не жалею, ведь если бы все прошло благополучно, девица бы, чего доброго, пришла опять, и неизвестно, как бы это понравилось нашей Мари-Энар.

Так в семье называли мать Робера, г-жу де Марсант, вдову Энара де Сен-Лу, чтобы отличить ее от принцессы Германтской и Баварской, ее кузины, которую тоже звали Мари: во избежание путаницы племянники, кузены и прочие родственники добавляли к ее имени то имя мужа, то одно из ее других имен, так что получалась то Мари-Жильбер, то Мари-Эдвиж.

— Причем накануне было что-то вроде репетиции, и тоже неподражаемо! — с иронией в голосе продолжала герцогиня Германтская. — Вообразите, скажет фразу, и не фразу даже, а четверть фразы, и остановится, и молчит минут пять, поверьте, я не преувеличиваю[134].

— Возможно ль! — вскричал г-н Д’Аржанкур.

— Со всей мыслимой любезностью я позволила себе намекнуть, что это может удивить зрителей. Она мне ответила буквально: «Текст надо произносить так, будто сам его только что придумал». Нет, вы только подумайте, это же колоссально!

— Мне казалось, она неплохо читает стихи, — заметил один из двух молодых людей.

— Она понятия не имеет, что это такое, — возразила герцогиня. — Впрочем, мне ее и слушать не надо было. Достаточно было посмотреть на ее явление с лилиями! Как только я увидела эти лилии, так сразу и поняла, какая она бездарь!

Все засмеялись.

— Тетя, вы не сéрдитесь на меня за давешнюю шутку с королевой Швеции? Я пришел с повинной.

— Нет, не сержусь, даже разрешаю тебе закусить, если ты проголодался… Ну же, господин Вальнер, изобразите-ка помощницу хозяйки дома, помогите мне принимать гостей, — обратилась г-жа де Вильпаризи к архивисту: это была ее любимая шутка.

Герцог Германтский сидел в кресле развалясь, рядом на ковре стоял его цилиндр, но тут он выпрямился и с довольным видом оглядел тарелки с птифурами, которые ему поднесли.

— Теперь, немного освоившись в столь блестящем обществе, с удовольствием отведаю ромовую бабу, на вид они восхитительны.

— Месье прекрасно справляется с ролью помощницы, — заметил г-н д’Аржанкур, из духа подражания подхватывая шутку г-жи де Вильпаризи.

Архивист предложил тарелку историку Фронды.