Сторона Германтов

— Что у вас сейчас в работе? — с понимающим видом спросил у меня г-н де Норпуа, сердечно пожав мне руку. Я воспользовался этим, чтобы любезно освободить его от шляпы, которую он из чувства приличия наугад прихватил из передней, поскольку я узнал в ней свою собственную. — Вы мне показывали одно свое произведеньице, довольно замысловатое, сплошные хитросплетения. Я тогда откровенно выразил вам свое мнение; все это не стоило бумаги, на которой было написано. Вы готовите нам нечто новенькое? Если не ошибаюсь, вы очень увлекались Берготтом. — Ах, не ругайте Берготта! — воскликнула герцогиня. — Я не оспариваю в нем художественного таланта, герцогиня. — Он мастер гравюры и офорта, он способен набросать большую живописную композицию в духе господина Шербюлье[121]. Но мне представляется, что в наше время стираются границы между жанрами и что дело романиста — мастерски придумывать сюжет и возвышать сердца, а не прорисовывать гравировальной иглой фронтиспис или виньетку. В воскресенье я увижусь с вашим отцом у нашего славного А. Ж., — добавил он, обернувшись ко мне.

Пока он говорил с герцогиней Германтской, во мне на миг шевельнулась надежда, что он поможет мне к ней проникнуть, хотя в прошлом он отказался ввести меня в дом г-на Сванна. «Есть еще один мастер, которым я восхищаюсь, — сказал я, — это Эльстир. Говорят, у герцогини Германтской есть его прекрасные работы, в том числе этот превосходный пучок редиски, который я видел на выставке, и так бы хотелось взглянуть на него еще раз, это такой шедевр!» И в самом деле, если бы я был заметной личностью и у меня спросили о моей любимой картине, я бы назвал этот пучок редиски[122].

— Шедевр? — с удивлением и негодованием воскликнул г-н де Норпуа. — Да это и картиной нельзя назвать, это просто набросок (тут он был прав). Если этот беглый эскиз вы называете шедевром, что вы тогда скажете о «Богоматери» Эбера или Даньяна-Бувре[123]?

— Я слышала, что вы отказались пригласить подругу Робера, — сказала герцогиня Германтская тетке, когда Блок отвел в сторону посланника, — думаю, что вам не о чем жалеть, это ужас, уверяю вас, ни тени таланта, и вообще она смехотворна.

— Но как вышло, что вы с ней знакомы, герцогиня? — спросил г-н д’Аржанкур.

— Как, вы не знаете, что она выступала у меня у первой? Хотя я этим не горжусь, — со смехом сказала герцогиня, довольная, впрочем, раз уж разговор зашел об этой актрисе, что она сняла первый урожай с ее нелепостей. — Что ж, мне, пожалуй, пора, — добавила она, не двигаясь с места.

Она как раз заметила, что в гостиную вошел ее муж, и теперь всячески давала понять, как забавно, что они точно новобрачные, которые вдвоем наносят первый визит; при этом она вовсе не имела в виду показать, что отношения между ней и этим стареющим долговязым субъектом, который вел себя, несмотря ни на что, будто молодой человек, складывались не лучшим образом. Герцог шествовал по гостиной исполненный восхищения, медленно и осторожно, словно застеснялся в таком блестящем обществе и боится наступить на подол или перебить разговор; приветливый, лукавый, слегка ослепленный закатными лучами взгляд его маленьких круглых зрачков, посаженных точно посреди глаза наподобие «яблочка», в которое превосходно умеет прицелиться и попасть отменный стрелок вроде него самого, обегал множество гостей, окруживших чайный стол. С его лица не сходила улыбка преизрядно выпившего доброго короля Ивето[124]; на уровне груди витала полусогнутая рука, похожая на акулий плавник, которую он то и дело протягивал для рукопожатия без разбора старым друзьям и тем, с кем его только что познакомили; благодаря всему этому он без единого лишнего жеста, не прерывая своего благосклонного, праздного и царственного движения, умудрялся обласкать всех, бормоча направо и налево: «добрый вечер, мой милый», «здравствуйте, дорогой друг», «очень приятно, господин Блок», «привет, Аржанкур», а поравнявшись со мной и услыхав мое имя, удостоил меня особой милости: «Здравствуйте, мой юный сосед, как поживает ваш отец? До чего славный человек!» Более сильные проявления чувств он приберег лишь для г-жи де Вильпаризи, которая кивнула ему и выпростала одну руку из своего фартучка.

В мире, где богачей становится все меньше, он был сказочно богат, и образ его накрепко связался с представлением о его огромном состоянии; тщеславие высокородного аристократа удваивалось в нем тщеславием денежного мешка, а утонченного воспитания первого как раз хватало, чтобы держать в рамках самодовольство второго. Впрочем, ясно было, что успех герцога у женщин, причинявший горе герцогине, объяснялся не только его именем и состоянием: он все еще был очень красив, и в его профиле, чистом и четком, угадывалось сходство с каким-то греческим богом.

— В самом деле, она у вас играла? — спросил у герцогини г-н д’Аржанкур.