Сторона Германтов

— Я не имею чести состоять в министерстве народного образования, — отвечал герцог с напускным смирением, которое, однако, сочеталось с таким неукротимым тщеславием, что рот его невольно растянулся в улыбке, а глаза, бросавшие на окружающих притворно иронические взгляды, заискрились таким ликованием, что бедный историк покраснел. — Я не имею чести состоять ни в министерстве народного образования, — повторил он, слушая свой голос, — ни в кружке улицы Вольней, я хожу только в Союз[142] и в Жокей-клуб… а вы, мсье, не состоите в Жокей-клубе? — спросил он историка, который покраснел еще больше, чуя дерзость, но не понимая, в чем она заключается, и задрожал всем телом. — Я даже не обедаю у господина Эмиля Оливье, и вот я признаюсь, что не слыхал про ментальность. Полагаю, что и вы, Аржанкур, в таком же положении. А знаете, почему невозможно предъявить доказательства того, что Дрейфус изменник? Говорят, дело в том, что он любовник жены военного министра, такие ходят слухи.

— А я думал — жены президента Совета, — сказал д’Аржанкур.

— Вы мне до смерти все надоели с вашим Дрейфусом, что те, что эти, — объявила герцогиня Германтская, которая в светской жизни всегда старалась показать, что никому не подчиняется. — Что касается евреев, ко мне все это не имеет ни малейшего отношения по той простой причине, что я с ними незнакома и надеюсь и впредь оставаться в этом состоянии блаженного неведения. Но с другой стороны, меняя бесит, когда Мари-Энар или Виктюрньен навязывают нам всяких там мадам Дюран и мадам Дюбуа, о которых мы бы понятия не имели, если бы не их усилия, под тем предлогом, что эти дамы благонамеренны, не покупают у торговцев-евреев или ходят с зонтиками, на которых написано «Смерть евреям». Позавчера я ездила к Мари-Энар. Когда-то у нее было очаровательно. Теперь там натыкаешься на всяких людей, которых мы всю жизнь старались избегать, а все потому, что они против Дрейфуса, или на таких, о которых мы слыхом не слыхивали.

— Нет, жены военного министра. По крайней мере, так твердит молва, — возразил герцог, употреблявший в разговоре словечки, отдававшие, по его мнению, «старым режимом». — Во всяком случае, лично про меня, кажется, все знают, что я настроен совершенно не так, как мой кузен Жильбер. Я в отличие от него не феодал: если бы я дружил с негром, я бы показывался с ним на людях и меня бы не волновало, что подумает тот или этот, будто сейчас сороковой год, но, в конце концов, согласитесь, что, если зовешься Сен-Лу, не годится идти наперекор всеобщему мнению, которое все же умнее Вольтера[143] и даже умнее моего племянника. Тем более нечего предаваться сентиментальной, так сказать, акробатике за неделю до того, как тебя будут представлять в Кружке. Это какое-то упрямство! Скорее всего, его взвинтила эта маленькая дрянь. Она его убедила, что он должен стать «интеллектуалом». У этих господ «интеллектуалы» годятся на все случаи жизни. Кстати, на эту тему была премилая игра слов, но очень обидная.

И герцог шепотом процитировал герцогине и г-ну д’Аржанкуру шутку про евреев-коммерсантов, которая в самом деле уже успела прозвучать в Жокей-клубе, потому что из всех летучих семян самое крылатое, чьи крылышки способны унести его дальше всего от места, где оно зародилось, — это по-прежнему шутка.

— Мы бы могли попросить объяснений у этого господина, он, кажется, эрудит, — сказал он, кивая на историка. — Но лучше об этом не говорить, тем более что все это сплошное заблуждение. Я не такой спесивый, как моя кузина Мирпуа, которая уверяет, что может проследить череду своих предков до Рождества Христова, вплоть до колена Левитова, и ручаюсь, что в нашей семье никогда не было ни капли еврейской крови. Но все-таки не надо нас водить за нос: ясно же, что прелестные убеждения моего любезного племянничка наделают шума. Тем более Фезенак болен, все будет вести Дюрас, а вы сами знаете, любит ли он попадать прямо в яблочко, — сказал герцог, которому никак не удавалось выяснить точный смысл некоторых выражений: он полагал, что попасть в яблочко означает не догадаться, а угодить в затруднительное положение.

— Во всяком случае, если этот ваш Дрейфус и невиновен, — перебила герцогиня, — он этого ничем не доказывает. Какие идиотские напыщенные письма он пишет со своего острова! Не знаю, намного ли лучше него господин Эстергази, но Эстергази хотя бы строит фразы более изысканно, более колоритно. Наверно, сторонники господина Дрейфуса не в восторге. Как им не повезло, что они не могут выбрать другую невинную жертву.