Сторона Германтов

Я подумал, что на г-жу де Вильпаризи произведет весьма благоприятное впечатление то, что я общаюсь с ее племянником, которого она так ценит, и радостно ответил: «Он попросил меня уехать вместе с ним. Я в восторге. В сущности, мы подружились больше, чем вы думаете, мадам, и я на все готов, чтобы сблизиться с ним еще больше». Теперь г-жа де Вильпаризи казалась уже не столько недовольной, сколько расстроенной. «Не ждите его, — с тревогой в голосе сказала она, — он беседует с господином фон Пфаффенхаймом. Он уже и не помнит, что он вам сказал. Уходите скорей, пока он вас не видит».

В иных обстоятельствах эта первая вспышка тревоги у г-жи де Вильпаризи была бы похожа на проявление целомудрия. Если судить только по ее выражению, эта настойчивость, это противодействие были, казалось, продиктованы добродетелью. Я-то вовсе не спешил присоединиться к Роберу и его любовнице. Но похоже было, что г-же де Вильпаризи не терпится меня спровадить: может быть, ей нужно было обсудить с племянником важное дело, так что я откланялся. Рядом с ней грузно сидел великолепный, как бог-олимпиец, герцог Германтский. Казалось, все его тело, налитое сознанием его огромных богатств, обладало особой неслыханной плотностью, словно эти богатства переплавились в тигле в единый человечий слиток, из которого потом был изготовлен этот господин, стоивший так дорого. Как только я сказал ему до свидания, он вежливо привстал с кресла, и я почувствовал, как инертную массу ценой в тридцать миллионов приводит в движение и заставляет встать передо мной старинное французское воспитание. Мне казалось, что я вижу статую Зевса-Олимпийца, которую, как рассказывают, Фидий отлил целиком из золота. Хорошее воспитание имело огромную власть над герцогом Германтским, по крайней мере над телом герцога Германтского, потому что его разумом оно не повелевало. Герцог Германтский смеялся своим остротам, но не переставал хмуриться, когда острили другие.

На лестнице я услыхал позади голос, который меня окликал:

— Вот как вы меня ждете, месье.

Это был г-н де Шарлюс.

— Не возражаете, если мы немного пройдемся пешком? — сухо осведомился он, когда мы оказались во дворе. — Пойдем, пока я не замечу подходящий фиакр.

— Вы хотели со мной о чем-то поговорить, месье?

— Да, в самом деле, я собирался кое-что вам сказать, но не уверен, что скажу. Я, конечно, полагаю, что для вас мои слова могли бы лечь в основу неоценимых преимуществ. Но я также предвижу, что мне, в моем возрасте, когда начинаешь ценить спокойствие, они принесли бы много беспокойства, много суеты. И вот я раздумываю, стоите ли вы всех этих хлопот, ведь я недостаточно вас знаю, чтобы принять решение. А может быть, вам не так уж страстно хочется того, что я мог бы сделать для вас, и тогда, конечно, мне не стоит предпринимать ради вас столько докучных усилий, потому что, повторяю вам со всей откровенностью, для меня это все сплошная докука.

Я возразил, что в таком случае даже мысль такую не нужно допускать. Ему, казалось, вовсе не улыбалось обрывать переговоры подобным образом.

— Ваша вежливость ничего не стоит, — раздраженно отвечал он. — Нет ничего приятнее, чем стараться ради того, кто этого достоин. Для лучших среди нас изучение искусства, интерес к антиквариату, коллекционирование, сады — это лишь заменитель, суррогат, алиби. Погруженные в нашу бочку, подобно Диогену, мы ищем человека. Мы выращиваем бегонии, подстригаем тисы за неимением лучшего, потому что бегонии и тисы даются нам в руки. Но мы предпочитаем ухаживать за человеческим растением, если уверены, что человек того стоит. В этом все и дело; вы, наверно, сами себя немного знаете. Стоите вы того или нет?

— Месье, ни за какие блага в мире не хотел бы я причинять вам хлопоты, — отвечал я, — но в то же время все, что исходит от вас, доставит мне огромное удовольствие. Я глубоко тронут вашим вниманием и тем, что вы бы желали быть мне полезны.

К моему удивлению, он бурно поблагодарил меня за эти слова. Подхватив меня под руку с той внезапной непринужденностью, что поразила меня уже в Бальбеке и не гармонировала с его суровой интонацией, он сказал:

— С неосмотрительностью, свойственной вашему возрасту, вы могли бы сказать нечто такое, что между нами разверзлась бы непреодолимая пропасть. А ваши слова, наоборот, именно таковы, что способны меня растрогать и подвигнуть на то, чтобы сделать для вас как можно больше.

Шагая со мной под руку и говоря мне эти слова, в которых звучали одновременно и презрение, и ласка, г-н де Шарлюс то пристально вглядывался в меня пронизывающим, тяжелым взглядом, поразившим меня еще в то первое утро, когда я заметил его перед бальбекским казино, и даже намного раньше, перед зарослями розового терновника, рядом с г-жой Сванн, которую я тогда считал его любовницей, в тансонвильском парке; этот блуждающий взгляд впивался в фиакры, которые то и дело проезжали мимо в этот час перемены лошадей, причем впивался с такой настойчивостью, что многие кучера останавливались, думая, что мы хотим его нанять. Но г-н де Шарлюс тут же их отсылал.