Сторона Германтов

Я объяснил ему, что, как бы то ни было, г-жа Блок уже умерла, а что до г-на Блока, я не уверен, что ему придется по вкусу игра, в которой ему запросто могут выбить оба глаза. Г-н де Шарлюс явно рассердился. «До чего не вовремя умерла эта женщина! — сказал он. — Что до глаз, то ведь слепа именно Синагога: она не видит истин Евангелия. Во всяком случае, вы только подумайте, сейчас, когда все эти несчастные евреи дрожат от страха перед тупой яростью христиан, какая честь для них, чтобы такой человек, как я, снизошел до того, чтобы забавляться их играми». В этот миг я заметил г-на Блока-отца, который шел, видимо, встречать сына. Нас он не видел, но я предложил г-ну де Шарлюсу представить его. Как я и предполагал, мой собеседник пришел в ярость: «Меня — представить ему! Воистину у вас нет никакого понятия об иерархии ценностей! Со мной так просто не знакомятся. В данном случае вышло бы двойное неприличие по причине юных лет представляющего лица и недостойности представляемого. Пожалуй, если бы мне сыграли то азиатское представление, о котором я вам говорил, я, в крайнем случае, мог бы сказать этому кошмарному человечку что-нибудь благосклонное. Но только при условии, что он даст сыну как следует себя выпороть. Тогда я даже мог бы выразить ему свое удовлетворение». Впрочем, г-н Блок не обращал на нас никакого внимания. Он как раз раскланивался с г-жой де Сазра, чему она явно была очень рада. Я поразился, ведь когда-то в Комбре она возмущалась, что мои родители принимают у себя юного Блока — настолько она была антисемиткой. Но дело Дрейфуса, как сквозняк, подхватило г-на Блока и дотащило до г-жи Сазра. Отец моего друга нашел ее очаровательной, причем антисемитизм этой дамы чрезвычайно ему польстил: он решил, что это доказывает искренность ее убеждений и веры в невиновность Дрейфуса, а также придает особую ценность приглашению, которое он от нее получил. Он даже не обиделся, когда она, не подумав, сказала при нем: «Господин Дрюмон имеет наглость валить ревизионистов[190] в одну кучу с протестантами и евреями. Какое прелестное сближение!» — «Бернар, — гордо сказал он, вернувшись домой, г-ну Ниссиму Бернару, — ты знаешь, у нее все-таки есть этот предрассудок!» Но г-н Ниссим Бернар ничего не ответил и только возвел к небу ангельский взор. Печалясь о судьбе евреев, помня о друзьях-христианах, год от года все больше жеманясь и позируя, он, по причинам, о коих будет сказано позже, был теперь похож на томный призрак с картин прерафаэлитов, обросший почему-то неряшливыми волосками, точь-в-точь опал с разводами.

— Во всем этом деле Дрейфуса, — продолжал барон, по-прежнему держа меня под руку, — есть только одно неудобство: оно разрушает общество… не скажу «хорошее общество», наше общество давным-давно утратило право на этот лестный эпитет, разрушает его притоком дам и господ свинского чина и звания, попросту говоря, незнакомцев, которых я встречаю даже в гостях у моих родственниц, поскольку эти люди входят в Лигу французского отечества, антиеврейскую и я уж не знаю какую еще, как будто политические убеждения дают право на положение в обществе.

Такое легкомыслие роднило г-на де Шарлюса скорее с герцогиней Германтской. Я указал ему на это сходство. Он как будто считал, что мы с ней незнакомы, и я напомнил ему вечер в Опере, где он вроде бы от меня прятался. Г-н де Шарлюс энергично принялся уверять меня, что в самом деле меня не видел, и я бы в конце концов ему поверил, если бы одно пустячное происшествие не навело меня на мысль, что из-за своей гордыни он просто не хотел, чтобы его видели рядом со мной.