Сторона Германтов

— Вернемся к вам, — сказал г-н де Шарлюс, — и к моим планам относительно вас. Между сотнями мужчин, месье, существует своего рода франкмасонство, о котором я не вправе вам рассказать, но в его рядах насчитывается сейчас четыре европейских монарха. Окружение одного из них хочет избавить его от этой химеры[191]. Это все очень серьезно и может привести к войне. Да, месье, именно к войне. Вы знаете историю человека, который верил, что держит у себя в бутылке китайскую принцессу. Это было безумие. Его излечили. Но как только он избавился от безумия, он стал дураком[192]. Бывают болезни, которые не следует пытаться исцелить, потому что они защищают нас от других, более тяжких. У одного из моих кузенов был больной желудок, он не переваривал никакой пищи. Его безуспешно лечили наиболее знающие специалисты в области желудочных болезней. Я отвел его к одному врачу, весьма любопытному типу, о котором, замечу в скобках, многое можно рассказать. Он сразу догадался, что болезнь носит нервный характер, убедил в этом больного и велел ему без опаски есть то, что он хочет, заверив, что все это отлично усвоится. Но у моего кузена был, кроме того, нефрит. Желудок прекрасно переваривал пищу, но почки не справлялись с удалением переваренного, и мой кузен, вместо того чтобы жить до старости с мнимой болезнью желудка, из-за которой был вынужден сидеть на диете, умер в сорок лет, имея здоровый желудок, но лишившись почки. Если в начале жизни вы получите значительное преимущество, кто знает, быть может, вы преуспеете, как мог бы преуспеть выдающийся человек прошлого, если бы какой-нибудь благодетельный гений открыл ему, единственному, законы пара и электричества, неведомые остальным людям. Не будьте глупы, не отказывайтесь из скромности. Поймите: если я оказываю вам большую услугу, я жду от вас не меньшей в ответ. Светские люди давно перестали меня интересовать, у меня осталась одна страсть, я стремлюсь искупить ошибки моей жизни тем, что предоставлю все, что я знаю, в распоряжение юной, неискушенной души, способной пылать страстью к добродетели. Я испытал много горя, месье, быть может, когда-нибудь я вам об этом еще расскажу; я потерял жену, самое прекрасное, благородное, восхитительное создание, какое только можно вообразить. У меня есть молодые родственники, но они не то чтобы недостойны, а попросту неспособны воспринять моральное наследие, о котором я вам толкую. Кто знает, быть может, вы — тот, в чьи руки оно должно попасть, тот, чью жизнь я смогу направить и возвысить? Моя жизнь тоже выиграет от этого. Быть может, приобщая вас к тайнам высшей дипломатии, я и сам верну себе вкус к этим вещам и займусь интересными делами, а вы станете трудиться наравне со мной. Но прежде чем это станет ясно, нужно, чтобы я вас видел часто, очень часто, каждый день.

Я уже было хотел воспользоваться столь неожиданными и благоприятными обстоятельствами, чтобы спросить у г-на де Шарлюса, нельзя ли через его посредство встретиться с его свояченицей, но в этот миг рука моя дернулась, словно от электрического разряда. Это г-н де Шарлюс резко высвободил свою собственную руку из-под моей. Пока он говорил, взгляд его беспрестанно блуждал вокруг, но заметил он всего-навсего г-на д’Аржанкура, выходившего из-за угла. Видя нас, г-н д’Аржанкур как будто смутился, бросил на меня опасливый взгляд, будто на существо другой породы, — так герцогиня Германтская смотрела на Блока, — и постарался пройти мимо, не подавая виду, что нас заметил. Но г-ну де Шарлюсу как будто хотелось ему показать, что он совсем не стремится остаться незамеченным: он его окликнул и сказал что-то совершенно незначительное. И, опасаясь, вероятно, что г-н д’Аржанкур меня не узнаёт, барон сказал ему, что я в большой дружбе с г-жой де Вильпаризи, с герцогиней Германтской, с Робером Сен-Лу; что сам он, Шарлюс, старинный друг моей бабушки и счастлив перенести на ее внука частицу симпатии, которую питает к бабке. Тем не менее я заметил, что г-н д’Аржанкур, которому меня, как-никак, кратко представили у г-жи де Вильпаризи, а теперь г-н де Шарлюс добавил к этому подробности о моей семье, обошелся со мной гораздо холоднее, чем час назад; и долгое время после этого он при каждой встрече обдавал меня холодом. Он поглядывал на меня с любопытством, но без малейшей симпатии и, прощаясь с нами, протянул мне руку как-то не сразу, нехотя, а потом сразу же ее отдернул.