Сторона Германтов

Позже мне пришло в голову, что бабушку, должно быть, это нападение не застало врасплох: наверно, она давно уже его предвидела и ожидала. Она, конечно, не знала, когда наступит роковой миг, и терзалась неуверенностью, как влюбленные, которых такие же сомнения заставляют то безрассудно надеяться, то беспричинно подозревать, что подруга им неверна. Но редко бывает, чтобы такая тяжелая болезнь, как бабушкина, прежде чем нанести наконец беспощадный удар и убить больного, не угнездилась в нем намного раньше и, подобно соседу или «общительному» жильцу, не свела с ним знакомство заранее. Знакомство ужасное, не столько из-за страданий, которые оно причиняет, сколько из-за того, как странно бывает, когда на твою жизнь накладываются новые неумолимые ограничения. От этого начинаешь замечать, как умираешь, причем не в самый момент смерти, а за месяцы, иной раз за годы до нее, как только к тебе вселилась эта отвратительная жилица. Больная знакомится с этим чужим существом, разгуливающим взад и вперед у нее в мозгу. Она, конечно, не знает его в лицо, но постоянно слышит, как оно шевелится, и по этим звукам угадывает его привычки. Что оно замышляет? Однажды утром его не слышно. Ушло. Вечером оно возвращается. Каковы его намерения? За ответом бросаешься к врачу, и то веришь его заверениям, то не веришь, как будто это не врач, а обожаемая любовница. Хотя на самом деле врач играет роль не столько любовницы, сколько не вполне надежной прислуги. Ведь слуги — всегда посторонние. На самом деле мы присматриваемся к собственной жизни, подозреваем ее в предательстве, и хотя чувствуем, что она уже не та, мы все еще в нее верим, или, во всяком случае, у нас остаются сомнения, пока она нас окончательно не покинет.

Я втащил бабушку в лифт профессора Э., а мгновение спустя он вышел нам навстречу и провел в свой кабинет. Там, несмотря на всю спешку, его хриплый голос смягчился, ведь нами правят привычки, а он привык вести себя с больными любезно и не без игривости. Он знал, что бабушка очень начитанна, он и сам был человек культурный, поэтому две-три минуты ушло у него на цитаты из превосходных стихотворений о лучезарном лете, таком как нынешнее. Он усадил ее в кресло, сам сел против света, чтобы лучше ее видеть. Осматривал он ее тщательно, мне даже пришлось ненадолго выйти. Когда я вернулся в кабинет, осмотр еще не закончился, затем доктор привел еще несколько цитат, несмотря на то что четверть часа уже почти истекли. Он даже весьма остроумно пошутил с бабушкой — я бы предпочел услышать эти шутки в другой раз, но веселый голос доктора совершенно меня успокоил. Тут я вспомнил, что у президента Сената г-на Фальера несколько лет назад был, казалось, настоящий удар, но, к отчаянию тех, кто метил на его место, он за три дня от него оправился, вернулся к своим обязанностям и, говорят, исподволь готовился занять пост президента Республики[206]. Я полностью уверовал в скорое бабушкино излечение, тем более что, едва я вспомнил про г-на Фальера, как от этой параллели меня тут же отвлек искренний взрыв смеха, которым профессор Э. завершил свою шутку. Затем он достал часы, мучительно нахмурился, видя, что на пять минут опаздывает, и, распрощавшись с нами, позвонил, чтобы ему принесли фрак. Я пропустил бабушку вперед, прикрыл дверь и попросил ученого сказать мне правду.

— Вашу бабушку не спасти, — сказал он. — Ее приступ вызван уремией. Сама по себе уремия не всегда ведет к смертельному исходу, но ваш случай мне кажется безнадежным. Излишне вам говорить, что буду рад ошибиться. Впрочем, с Котаром вы в надежных руках. А теперь простите, — добавил он при виде горничной, входившей с фраком, перекинутым через руку. — Я сказал вам, что обедаю у министра торговли, а до того мне еще надо сделать один визит. Ах, жизнь не всегда нам улыбается, хотя в вашем возрасте об этом еще не подозревают.

И он любезно протянул мне руку. Я вышел, закрыл дверь, лакей проводил нас с бабушкой в переднюю, и тут до нас донесся вопль ярости. Горничная забыла проделать во фраке петличку для ордена. На это уйдет еще десять минут. Профессор продолжал бушевать, а мы стояли на лестничной площадке, и я смотрел на бабушку, которую было уже не спасти. Каждый из нас одинок в этом мире. Мы поехали домой.