Сторона Германтов

— Послушай, — сказал я легкомысленным тоном, чтобы ей не казалось, что ее дурнота меня так уж заботит, — если хочешь, давай вернемся, раз уж тебя тошнит: что за удовольствие гулять по Елисейским Полям с бабушкой, когда у нее желудок расстроен!

— Я не решалась тебя об этом попросить из-за твоих друзей, — отвечала она. — Бедный мой мальчик! Но раз уж ты сам предложил, это будет благоразумней всего.

Я испугался, что она заметит, как звучит ее голос.

— Знаешь что, — резко сказал я ей, — не утомляй себя, перестань разговаривать, тебя же тошнит. Это нелепо, погоди хотя бы до дому.

Она печально улыбнулась и сжала мою руку. Она поняла, что бессмысленно от меня скрывать то, о чем я уже и сам догадался: с ней приключился еще один удар.

Часть вторая

Глава первая

Бабушкина болезнь. Болезнь Берготта. Герцог и врач. Бабушка угасает. Ее смерть

Пробираясь сквозь толпу гуляющих, мы снова перешли авеню Габриэль. Я усадил бабушку на скамейку и пошел искать фиакр. Когда я желал составить себе мнение даже о самом незначительном человеке, я всегда проникал для этого в бабушкино сердце, а теперь она отгородилась от меня, стала частью внешнего мира, и мне приходилось старательнее, чем от прохожих на улице, скрывать от нее, что я думаю о ее состоянии и как беспокоюсь. Обо всем этом я мог говорить с ней не откровеннее, чем с какой-нибудь незнакомкой. Все мои мысли, все печали, которые я с детства поверял ей навсегда, теперь вернулись ко мне. Она еще не умерла. Я уже был один. И даже эта ее цитата из Мольера, эти намеки на Германтов и на все наши разговоры о «тесной компании» как-то повисали в воздухе, казались неуместными и бредовыми, потому что срывались с губ, которые завтра уже, быть может, исчезнут; они принадлежали небытию, для которого они вот-вот потеряют всякий смысл, которое уже не сможет их выговорить, — и в это небытие скоро превратится моя бабушка.

— Месье, я все понимаю, но вы же не договорились со мной, не записались заранее. И вообще я сегодня не принимаю. У вас должен быть свой врач. Я не могу его подменять, если он сам не пригласит меня для консультации. Это вопрос врачебной этики…

Пытаясь подозвать фиакр, я повстречал известного профессора Э., который жил на авеню Габриэль и как раз входил в дом; отец и дед были если не дружны с ним, то, во всяком случае, хорошо знакомы, и, внезапно решившись, я остановил его: мне подумалось, что он может дать нам с бабушкой хороший совет. Но он поспешно забрал свою почту и попытался меня спровадить, так что мне оставалось только войти вместе с ним в лифт, чтобы объясниться, причем он попросил меня не трогать кнопок, поскольку был одержим желанием нажимать их сам.

— Я вовсе не прошу вас, месье, принять мою бабушку, да она и не в состоянии, позвольте мне объяснить, я прошу, наоборот, чтобы вы через полчаса, когда мы с ней вернемся, заглянули к нам домой.

— Заглянуть к вам? Ну что вы, месье! Я обедаю у министра торговли, а до этого мне еще нужно заехать к больному, я должен срочно одеваться, и в довершение несчастья у меня порвался фрак, а на другом фраке нет петлицы для ордена. Прошу вас, сделайте одолжение, не трогайте кнопок лифта, вы не умеете, во всем нужна осторожность. Из-за этой петлицы я еще больше опаздываю. Знаете, из дружбы к вашей семье, если ваша бабушка придет прямо сейчас, я ее приму. Но предупреждаю: я смогу уделить ей не больше четверти часа.

Я тут же откланялся, не выходя из лифта, причем профессор Э. сам нажал для меня нужную кнопку, глядя на меня с некоторым недоверием.