Сторона Германтов

— Ну, нет, — отвечал он с видом знатока, — имя, которое вы назвали, я знаю по клубным ежегодникам, такие люди к Жильберу не ездят. Вы увидите там только крайне приличных и очень скучных людей, герцогинь, облеченных титулами, которые все считали угаснувшими, — но по такому случаю обладательницы извлекли их из забвения, — всех посланников, кое-кого из герцогов Кобургских, иностранные высочества, но там и духу не будет никаких Стермариа. Жильбер заболел бы от одного вашего вопроса. Кстати, вы же любитель живописи, дайте-ка я вам покажу великолепную картину, я купил ее у кузена, отчасти в обмен на Эльстиров, которые нам решительно не по вкусу. Мне ее продали как Филиппа де Шампеня[411], но мне кажется, что это кто-то еще более великий. Сказать, что я думаю? Мне кажется, это Веласкес, причем самого своего лучшего периода, — на этих словах герцог глянул мне прямо в глаза, желая не то убедиться, что я потрясен, не то усугубить мое потрясение. Тут вошел лакей: «Ее светлость велела узнать у его светлости, желает ли его светлость принять господина Сванна, потому что ее светлость еще не готова».

— Проси, — отозвался герцог, взглянув на часы и убедившись, что у него еще есть в запасе несколько минут до одевания. — Разумеется, моя жена сперва его позвала, а теперь не готова. Не стóит говорить при Сванне про вечер у Мари-Жильбер, — сказал он мне. — Не знаю, приглашен ли он. Жильбер его очень любит, потому что считает внебрачным внуком герцога Беррийского, это целая история. (Иначе страшно подумать, что было бы: стоит моему кузену увидать еврея за сто метров, как его чуть не удар хватает.) А теперь все еще осложняется делом Дрейфуса, и Сванну следовало понять, что он больше, чем кто бы то ни было, обязан оборвать все связи с этими людьми, а он, наоборот, ведет возмутительные разговоры.

Герцог еще раз позвал лакея и спросил, вернулся ли человек, посланный к кузену д’Осмону за новостями. Вот в чем состоял план герцога: понимая, что часы кузена сочтены, он стремился справиться о его состоянии до того, как больной умрет и будет объявлен неминуемый траур. Как только ему официально подтвердят, что Аманьен еще жив, он бросится очертя голову на званый обед, на вечер к принцу, на бал, где его, наряженного Людовиком XI, ждет будоражащее кровь свидание с новой любовницей, и, пока не получит всех удовольствий, не станет больше справляться о кузене. А потом, если вечером Аманьен скончается, все наденут траур. «Нет, ваша светлость, он еще не вернулся». — «Черт побери, вечно у нас тянут до последнего», — произнес герцог при мысли о том, что Аманьен вполне мог успеть испустить дух до выхода вечерней газеты и тогда пропал его бал-маскарад. Он велел принести «Ле Тан», но там ничего не было.