Страх и наваждения

Взгляд несчастного остановился. Казалось, он прислушивается к непрошеным советам чужих, случайных людей. Трудно сказать, как долго это длилось, во всяком случае, не меньше минуты. Путаясь в рукавах и зябко передергивая плечами, он стянул с себя плащ; шагнул назад к стеклянной двери – еще мгновение, и он исчез бы из виду. Но силы его уже оставили. Последним волевым усилием он свернул плащ, подложил под себя – и сел, вернее, плюхнулся на асфальт. Безумные глаза устремились к двухэтажному лайнеру, как к обещанию райского блаженства; избавлению от постылых земных мук. По его губам пробежала болезненная судорога. Пряча лицо в коленях, он обхватил голову руками, всем своим существом, всем безвольным, обессиленным телом, демонстрируя готовность подчиниться судьбе, имеющей на него свои, еще не ясные, но далеко идущие планы.

Потеряв интерес к дальнейшему, мои попутчики ждали, когда его наконец уведут. Было понятно, что, пока бедолага так или иначе не исчезнет, наземные службы будут держать двухэтажное чудище под парами – не дадут разрешение на взлет, тем самым нарушая размеренную работу аэропорта, что не может не сказаться на нас.

Дело, однако же, затягивалось. Понятия не имею, что в таких случаях предписывают инструкции, но никто из уполномоченных лиц не торопился взять ответственность на себя.

Держась обеими руками за поручень, я не сводила глаз с несчастного – с его напряженных, сцепленных в крепкий замок пальцев, с опавших плеч и жестких, местами седых, волос, прораставших сквозь его пальцы, подобно тому, как трава пробивается сквозь трещины в асфальте. Кто этот странный человек? Этого я не знала. Или знала, но боялась себе признаться.

Быть может, виновата седина – тот, за кого я могла его принять, в моей памяти остался черноволосым. И никогда не носил плащей, предпочитая им короткие спортивные куртки на молнии и непременно с капюшоном, который можно отстегнуть летом, а осенью пристегнуть обратно, чтобы прятать голову от дождя. Впрочем, как и от всего остального: нашего общего безденежья, мыслей о будущем дочери, от моих сетований – столь же горьких, сколь и бесполезных; он пережидал их, как дурную погоду, прячась под капюшоном, надвигая капюшон на глаза.

Его крупные ноздри шевелились, раздуваясь под маской. Он поднял голову и провел ладонью по лицу – так, как делал всегда, дожидаясь, когда поток моих горьких слов иссякнет. Наши глаза встретились. Мои последние сомнения исчезли. Глядя в его прозрачные серые глаза с бликующей, словно омытой слезами, радужкой, я крикнула: беги! – вложив в свой крик все, что было и осталось: нашу общую молодость, взрослую дочь и будущих нерожденных внуков. Кажется, он меня услышал – единственный раз за всю нашу прошлую совместную жизнь.

Встал, поднял плащ с земли; медленно, шаг за шагом, отступил к двери – сдернул маску; его обескровленные губы дрогнули и расплылись в растерянной улыбке. Прежде чем скрыться за стеклянными дверями, он махнул мне слабой рукой.

Девушка с умело накрашенными губами одобрительно заметила: «Ничего такой дядечка. Староватый, но симпатичный». Я отделалась невнятным междометием и решительно направилась к выходу, ловя на себе взгляды пассажиров – свидетелей этой сцены.

Их немые вопросы отскакивали от панциря моего напускного безразличия, когда, выбирая между кофейней и пиццерией – та и другая метрах в двадцати от стеклянной двери, – я думала об этом человеке, словно его вкусовые предпочтения стали моими. Его сомнительные двойники – одинокие мужчины средних лет – сидели то здесь, то там за столиками, потягивая пиво из фирменных кружек. Подойдя к кофейному прилавку, я заказала чашечку латте; приложила к считывающему устройству карту.

– Будьте добры, еще раз…

Со мной такое бывает: когда волнуюсь, путаю коды.

– Извините, но… – Продавец в форменном фартуке виновато разводит руками, дескать, будь его воля, он угостил бы меня бесплатно. На третий раз карту заблокируют.

С прошлой поездки в кошельке осталось немного мелочи.

Расплатившись, я забираюсь на высокий стул. Терпеть не могу такие стулья, сидишь, как ворона на застрешине.

– Не сработало? – Молодой человек справа от меня вертит в руке цветной кусочек пластика. В другой у него кофе.

– Что? – я переспрашиваю рассеянно.

– Вот и у меня. Такая же фигня.

Пожав плечами, я подношу к губам чашку. С тем же успехом можно было воспользоваться кофейным автоматом. Отставив сомнительный латте, я возвращаюсь в зал ожидания.

– Пока вас не было, нам раздали, – моя соседка, девушка с накрашенными губами, протягивает бутылку. На кончике ее розового язычка мелькает простодушное любопытство. – А он вам кто?

– Никто.