Страх и наваждения

Разочарованная ответом, она утыкается в свой мобильник. Отвернув тугую крышечку, я делаю глоток. Вода из пластиковой бутылки не имеет ни запаха, ни вкуса – мертвая жидкость, отдаленно похожая на воду: как этот человек – на моего мужа, с которым мы расстались десять лет назад, мирно, по обоюдному согласию, избежав дележки имущества и всего прочего, что сопутствует скандальным разводам, – все запасы пыла мы истратили, будучи в законном браке. С тех пор мы больше не виделись.

Чужой человек, которым я бессовестно воспользовалась, дав волю фантазии, летит над океаном; он дремлет, удобно устроившись в эргономичном кресле, в брюхе двухуровневого лайнера.

Я открываю тетрадь на пустой странице, заложенной шариковой ручкой: кто знает, может быть, мне еще пригодится воображаемая сцена, когда, случайным образом выхватив человека из длинной людской цепочки, я поставила его перед выбором: лететь или оставаться? Оставаться или лететь?..

Понятия не имею, кем он окажется в итоге: главным действующим лицом или проходным персонажем – все зависит от того, чтó я в него вложу. Верный способ оживить персонажа – напитать его моими надеждами и страхами; слепить из собственной плоти и крови, как это делает гончар, разминая влажный, еще податливый кусочек глины. Собственно, я и есть эта глина. В одном лице с гончаром.

Назову его Человек в плаще.

Для начала этого достаточно.

Если человек в плаще оживет, ему не понадобится моя помощь, чтобы подобрать себе подходящее имя. Может быть, не с первого раза. К счастью, у меня есть право вето, которым я не замедлю воспользоваться, ежели он попытается перехватить бразды правления. Впрочем, это не означает, что в отношении него у меня полностью развязаны руки. Скажем, ему не стать иностранцем, гражданином какой-нибудь иной страны: ведь я понятия не имею, на чем зиждутся страхи по ту сторону границы. И под какими масками прячет свое лицо тамошнее Зло.

Я вижу.

Он у себя дома, в прихожей. Сидит на табуретке, полирует ботинок, водит туда-сюда бархоткой, пропитанной бурыми остатками обувного крема, – мерные движения, которыми он с утра пораньше занял руки, призваны скрыть беспокойство, переходящее в досаду. Еще немного, и в его старый, изъеденный уличными химикалиями ботинок можно будет смотреться, как в зеркало. Когда речь про обувь, это – всего лишь метафора, точнее, гипербола – преувеличение: никому не придет в голову любоваться своим отражением в начищенном до блеска ботинке, тем более здесь, в прихожей, где есть шкаф-купе с зеркальными дверями. Широкий, в половину стены.

Стоило помянуть двери, и беспокойство, которое он пытался скрыть, вырывается наружу.

Он вздрагивает и прислушивается: на лестнице, за входной дверью, чьи-то голоса. Разумеется, это могут быть соседи, вышли покурить на площадку – беседуют вполголоса, обмениваются обычными, ничего не значащими репликами: о ценах на сигареты (те, кто их устанавливает, вконец оборзели), о футболе (наши снова продули – при их-то миллионных зарплатах, всех пора на мыло), о проклятых америкосах (ковид – ихних рук дело; под видом пандемии развязали бактериологическую войну); наконец, о прививках (в прошлом году в интернете ходила шутка: «Если ты действительно думаешь, что прививка от ковид-19 изменит структуру твоего ДНК, – привейся; возможно, это твой последний шанс»).

Но могут быть и они.

Вчера, когда он, собираясь на работу, чистил ботинки – торопливо, не как сегодня, – ему казалось, что нелепая история наконец-то закончилась. Да и сколько можно трепать ему нервы, раз за разом задавая одни и те же дурацкие вопросы, на которые он с самого начала дал подробные, исчерпывающие ответы. Знай он заранее, в какую сторону повернется, отнесся бы со всей возможной серьезностью. Тщательно, не торопясь, продумал бы формулировки. Внимательно, слово за слово, прочел бы готовый протокол. В крайнем случае потребовал бы адвоката. Мало ли что он – свидетель! Даже свидетель имеет право на адвоката. Наговоришь – потом будет поздно. С их-то, он усмехается, богатым опытом, – так перевернут показания, родная мать не узнает.