Страх и наваждения

Лет через пятнадцать Наташка неожиданно объявилась. Идя в ногу со временем, переписывались по электронке. В каждом Наташкином письме жалобы на немцев. «Для них мы – люди второго сорта». Когда Мария спрашивала: «В чем это выражается?» – Наташка отвечала: «Да во всем», – и охотно перечисляла обиды: на местных чиновников, распределявших муниципальные квартиры: «Мы, когда приехали, претендовали на четырехкомнатную. Те сперва обещали, а потом передумали, дали трехкомнатную»; на училку в местной школе, которую заканчивала ее дочь: «Я говорю, поймите, девочка сложная, талантливая. В России ее ждала бы карьера пианистки». Угадай, что эта старая грымза мне ответила? «Занятия, говорит, музыкой – удовольствие не дешевое, мало кто из нас может себе позволить. Если вы, говорит, могли, зачем было уезжать? Жить в чужой стране, на социальное пособие…» Мария подумала: а действительно, зачем? Постоянные нападки на немцев оставляли впечатление мелочности – но Мария с собой боролась: как бы то ни было, ее подруга оказалась не просто в чужой стране, пусть и не гостеприимной, а на перекрестье неразрешимых противоречий. Она подумала, исторических – значит, сколько ни живи, их никогда не избыть. Однажды не выдержала: «Если все так плохо, возвращайся», – и, стараясь выразиться как можно деликатнее, упомянула евреев, которым не стоило так уж обольщаться.

Тут-то и выяснилось, что люди второго сорта – вовсе не евреи.

– Для немцев мы все на одно лицо. Из России – значит, русский.

Так Мария осознала, что Наталья больше не сравнивает себя с немцами – а стоит перед ними, гордо выпрямив спину, чувствуя у себя за спиной другой, огромный и непобедимый народ. Последние годы, словно воспаряя над былой мелочностью, Наталья всерьез увлеклась политикой, принимала активное участие в мероприятиях, организованных русской диаспорой, – но не всяких, а непременно исторически окрашенных; таких, как «Бессмертный полк» – победное шествие в память о советских солдатах-освободителях; выходила с фотографией деда, погибшего в тех самых краях, где она теперь жила.

Может быть, именно тогда – вспомнив давний разговор, в котором она впервые поделилась с подругой своим «телефонным» открытием: рассказала о двух параллельных жизнях, – Мария наконец поняла: все эти двадцать с лишним лет, пока она училась в театральном, спорила с матерью, ругалась с мужем, растила Сережу, страдала от того, что Главный обходит ее вниманием, не дает настоящие роли, – Наталья непрерывно, изо дня в день, доказывала себе, что она есть.

Я ловлю проницательный взгляд своей соседки: если я собралась перевести стрелки на никому не известную Наталью, моя попытка негодными средствами не удалась.

Она говорит:

– Как вы смотрите на то, чтобы ваша Мария выступила с заявлением? – ее глаза модератора «русской» панели сверкают неподдельным энтузиазмом. – Может получиться эффектная сцена. Только представьте: спектакль заканчивается, актеры выходят на поклоны…

– Не понимаю, что ее может к этому подвигнуть.

– Как – что? Гражданская ответственность. В конце концов, ваша Мария – деятель культуры. – Заметив мою усмешку, она сбавляет обороты. – На худой конец, страх. Страх матери за единственного сына, которого у нее отняли и отправили в неизвестном направлении.

– Уважаемые дамы, не ссорьтесь, – в разговор вступает ее небрежно, но дорого одетый муж; по совместительству основной докладчик. – При теперешнем положении вещей хороша любая мотивация.

– Даже… – я пытаюсь подобрать подходящее слово. – Даже безнадежная?

– Мотивация не бывает безнадежной, – он смотрит на меня укором. – Безнадежным может быть дело.

Вероятно, он прав. Дело не в мотивации, а во мне: в этом странном, искаженном пространстве я испытываю затруднения с подбором слов.

Между тем наш ученый коллега продолжает.

– В религиозной практике существует понятие: умное делание. Пусть ваша героиня заглянет в свое истерзанное сердце… Быть может, ей захочется доказать себе и миру, что она есть. Не дочь своей матери, не жена непутевого мужа, не мать единственного сына, оставившего ее ради спятившей бабки. Ни то, ни другое, ни третье, а – она! Самость – свойство зрелой личности!

– Мой муж – интеллектуал! – Его супруга вздыхает восхищенно.

Пресекая неуместные восторги, он кокетливо отмахивается:

– Ах, оставь!

– К тому же воплощенная скромность! Другой бы на его месте… – она смотрит по сторонам, словно надеется найти среди присутствующих кого-нибудь другого, кто мог бы оказаться на его месте: заведомо обреченные поиски, которые он останавливает нарочито строгим взглядом:

– Прошу тебя, дорогая! Речь не обо мне, а о будущем нашей бедной, нашей вконец истерзанной родины!

Его громкое политическое заявление не встречает должной ответной реакции со стороны пассажиров, участников «русской» панели. Кто-то, по обыкновению, дремлет; кто-то вяло перешептывается. Впрочем, есть и такие, кто позволяет себе насмешливые реплики, суть которых сводится к извечному русскому вопросу: «А ты кто такой?»

Игнорируя враждебные выпады, он смотрит на меня испытующе.