Страх и наваждения

Полки, ведомые Смехом, маршевым порядком выходят на круглую, мощенную булыжником площадь. Навстречу им, похахатывая и приплясывая, движется торжественная процессия, составленная из местных старейшин. В неумеренных жестах отцов города сквозит нарочитость, граничащая с притворством: все, что они сейчас делают, делается напоказ, с оглядкой на простолюдинов. Ветер, гуляющий по площади, треплет их седые бороды. Не сбиваясь с гусиного, вперевалку, шага, старики хмурят лбы – они думают: уж лучше ветер, чем жестокая трепка, которую могут им задать активисты из простонародья: никогда не знаешь, чего от них ожидать.

Процессия останавливается. Главный, старейший из старейших, давясь от нервного смеха, протягивает хохочущему генералу пышную ковригу – знак освобождения от угнетателей, от которых не то что смеха – простой улыбки не дождешься; их мрачные, без тени юмора, поясные портреты, долгие двадцать лет украшавшие стены крепости, радостно срывает и топчет толпа. В воздухе летают обрывки: нос генерала Околесицы, ус полковника Ерундистики, глаз поручика Ахинеи и ухо самого молодого из них – подпоручика Галиматьи.

Самих угнетателей не видно: видно, успели сообразить, что дело пахнет керосином (а то и чем похуже!) – и унести ноги, бросив свои портреты на откуп веселящейся толпе, с которой – исполнив свою почетную обязанность – охотно сливаются старейшины: солидный возраст не помеха веселью.

Пользуясь тем, что на меня не обращают внимания, я решила подняться на сторожевую башню – одну из двух, что высились по сторонам ворот. Не без труда проложив себе дорогу в плотной толпе ликующих граждан – здесь и крестьяне, и ремесленники, и, разумеется, представители благородных сословий (этих можно было узнать по дорогим, расшитым золотом камзолам, застегнутым на пуговицы, – роскошь, недоступная простому люду), – я обнаружила себя у основания винтовой лестницы, составленной из грубо отесанных каменных глыб.

Круглые ступени вели на смотровую площадку.

Поднимаясь по лестнице, я прислушивалась – готовая к тому, что стражники меня окликнут. По счастью, наверху никого не было: к чему торчать на сторожевой башне, если некого и не от кого сторожить; если все твои сограждане веселятся и танцуют на площади: одни – топочут по брусчатке, которой вымощена ваша городская площадь; в то время как другие порхают в воздухе – в виде обрывков собственных поясных портретов, официальных, писанных масляными красками, разумеется, импортными. Краски стоили им бешеных денег, но кто, скажите на милость, станет выгадывать и экономить, если доверенные купцы клянутся всеми известными богами, что товары, пришедшие с востока – самые лучшие, доставляемые пешими караванами, – хотя и стоят приличных денег, но зато рассчитаны на века.

Маленькие оригиналы огромных портретов – еще вчера, отходя ко сну, они шептались с влажными от страха подушками, убеждая своих тайных, немых собеседниц, что все обойдется. Как уже обходилось, притом не раз…

Недавнее присутствие стражников выдавала брошенная второпях амуниция: на каменном полу в беспорядке валялись их луки и стрелы. Осторожно переступая, я приблизилась к окошку бойницы.

Моему взгляду открылся ров, опоясывающий стены крепости. Подъемный мост, соединяющий ворота с дорогой, был опущен. Пока я, под защитой сторожевой башни, осматривалась, снизу, со стороны ворот, до меня донесся топот копыт – сбивчивый, словно конь, понукаемый всадником, скачет, припадая на одну ногу. Кто этот легкомысленный всадник? И почему он покидает крепость в такой неимоверной спешке, не озаботившись тем, чтобы, отправляясь в дорогу, хорошенько осмотреть своего боевого коня?

Снедаемая любопытством, я приникла к отверстию бойницы.

Крепость покидали два всадника. В первом, закутанном в черный плащ, я без труда узнала суетливого хормейстера, посрамленного нахальной девицей. За ним, след в след, пригнувшись в седле, вцепившись пальцами в конскую гриву, поспешал Сфинкс. Его конь хромал на правую переднюю ногу. По-видимому, он и сам был ранен – я видела, какие, поистине нечеловеческие, усилия ему приходится прикладывать, чтобы удержаться в седле. В отличие от своего куда более удачливого напарника, он не успел или не счел необходимым разжиться каким-никаким, пусть даже рваным, плащом.

Толпа провожает их оглушительным улюлюканьем и свистом.

Одним духом преодолев подъемный мост, всадники останавливаются; не обращая внимания на свист ликующей под защитой крепостной стены публики, они о чем-то совещаются, сблизив головы коней.