Страна терпимости (СССР, 1980–1986 годы)

Вскоре она узнала, что и здесь существуют те же отношения, что и в Совмине: «позвоночные» (как кто-то метко окрестил) – те авторы, которые публикуются по звонку сверху – чаще из ЦК или СП Казахстана, другие авторы, которые элементарно поили всю редакцию, чтобы опубликоваться, третьи добились своего постельными делами, ну, и последние – приближенные к так называемой «кормушке», т.е., члены СП. Их было весьма ограниченное количество и далеко не все из них были выдающимися поэтами или прозаиками.

Работая в редакции, Ксения вроде бы должна была тоже приблизиться к кормушке, но не тут-то было. Неведомые и невидимые силы стояли, хотя и призрачной, но стеной. Она почти физически ощущала это непущание и активное сопротивление, вроде Указ кем-то был даден: не пущать!

Неприязнь, как и в Доме терпимости, шла со стороны женского пола. Поэтессы признанные, типа Чернавиной из редакции и Шашкиной криво и фальшиво улыбались и делали вид, что она секретарша и только, и стишки ее чепуховые публикуют потому, что она временно сидит в редакции, уйдет и забудут про нее, как и не было. Приближенные начинающие копировали признанных во всем, в том числе, и в отношении к ней, к Ксении.

Со стороны творческих мужчин частенько сыпались пошлости и прозрачные намеки. Два писателя, не смущаясь и не стыдясь, подсаживались к ней, когда она пребывала в одиночестве, и пространно излагали свои любовные похож-дения. К сожалению, она не владела даром пресекать наглость посылом далеко и надолго. Ей полагалось слушать с открытым ртом и томным взором якобы в надежде, что и ее осчастливят когда-нибудь. Она и слушала, изображая заинтересованность на лице, а в уме поражаясь их бесцеремонной распущенности и непомерному хвастовству. На внешность они не выглядели мастрояни или делонами. Но много позже она узнала, что они говорили чистую правду. Богемная жизнь оказалась похлеще их похождений.

Несмотря на досадные мелочи, она ходила на работу с радостью, с ощущением, что попала в свою стихию. Писались стихи, душа постепенно отогревалась в окружающей атмосфере, которая ей казалась все-таки дружеской. Кроме двух-трех развязных пошляков, были другие люди, мягкие и добрые по отношению к ней и ее творчеству. Замечательным человеком, талантливым писателем, критиком, потрясающе компетентным редактором был Павел Петрович Косенко, замглавного.

Он приходил на работу вскорости после нее и был уже слегка под «шафе», иногда они немного разговаривали, но чаще он сразу садился за чужие рукописи. Ксения, печатая их после его редакторской правки, приходила в искреннее восхищение. Это была поистине творческая работа, и сравниться с П.П. в ее глазах никто не мог. Видно, остальным не был дан талант Редактора. Ксения начинала разбираться кто есть кто.

Рабочая неделя казалась ей слишком короткой, и с большим нежеланием она уходила в пятницу в то время, когда все сотрудники только начинали собираться, готовясь к долгому дню творческого общения. Пятница получалась как бы творческим днем для всей редакции. В этот день обычно отмечались всякого рода приятные события: кто-то обмывал гонорар, кто-то просто публикацию в журнале, кто-то первую или очередную книжку. Все иногородние авторы, наслышанные об этой традиции, старались приурочить свой приезд в столицу именно к концу недели.

И начинались возлияния в «Пегасе», иногда прямо в редакции при закрытых дверях, ближе к вечеру, разбиваясь на кампании, стабильные в своем составе, растекались по квартирам, где можно было добрать, а, перебрав, остаться ночевать. Одиночек среди писательской братии было немало, в основном, женщин. Был, правда, один закоренелый холостяк Михаил Федин, заотделом документальной прозы, который к тому же был умный человек и талантливый поэт.

Вот эта-то самая интересная часть жизни писателей была недоступна Ксении из-за семейных уз. Разумеется, она была не одна в таком, то есть, в семейном положении. Но мужья и жены писателей – совсем другие люди в отличие от Рената. Ксения поняла только теперь во всем неприглядном виде свою полную физическую несвободу.

Она не могла, никогда не могла за долгие годы брака пой-ти, куда хочется, хотя бы в театр, общаться, с кем хочется. Она вынуждена была жить как бы не своей, а чужой жизнью. Не имея духовной близости с мужем, физически быть с ним постоянно рядом и общаться с е г о людьми, его круга, интересными ему, а не ей. Ее относительная свобода простиралась от и до, то есть, в рабочие часы и дни. Остальное время ей давно уже не принадлежало. И неудачный любовный роман, закончившийся драмой, был, по-видимому, одним из способов урвать-таки свободу, хотя бы в рабочее время.