Страна терпимости (СССР, 1980–1986 годы)

Глициний с сиреневый яростный цвет,
Адамова дерева крупные кисти,
И море, прекрасней которого нет.
Вот вечность, вот истина истин.
То чайка проплачет,
То парус мелькнет,
То вынырнет тело дельфина…
Со щедростью мир красоту отдает.
Вот вечность, от Бога и сына.

По вечерам они собирались в квартире, устраивали складчину: женщины во время прогулок закупали еду, мужчины приносили спиртное. Они дружно ужинали, говорили на разные темы и расходились по комнатам. Женщины были из начальства, мужчины – творческие личности. Богемной распущенности не произошло. Правда, художник попытался приударить за ней, но Ксения с ним не церемонилась и дружески отшила.

Все вместе побывали в ресторане Ласточкино гнездо на скале высоко над морем. Внизу был пляж для чиновников высокого ранга: красочные грибки, раздевалки, золотистый песочек без единой мусоринки. Не то, что серый песок для серых людей. На пляже они тоже побывали один раз все вместе. Она была бы не она, если бы не полезла в ледяную майскую воду. Забрела по колено, окунулась, дошла до пояса, сделала три гребка и выскочила, как ошпаренная. Зрители зааплодировали. Мало кто из мужчин решался на заплыв.

Поплыли на катере в Ливадию. Они стояли на палубе, кружили чайки, выпрашивая пищу, изредка мелькало тело дельфина. Море было загажено пластиковыми бутылками, пенопластом и другим мусором. В ее далеком детстве такого не было. На душе было неуютно, жаль чего-то невозвратного, пусть даже чистоты морских вод. Ливадия – маленький городок, осмотрели помпезно-роскошный дворец Воронцовых, прошлись по тихим улочкам и отправились в Ялту. Вечером Ксения написала стихотворение:

Мы – дети

Мы – дети застоя, зеленой тоски,
Годами стояли у школьной доски.
Нам в уши вливали не яд, а настой
Из лжи беспардонной,
Из фразы пустой.
Учили доносам на ближних своих,
И стал каждый третий сексот или псих.
А править такими – не стоит труда,
Как дохлую рыбу тащить из пруда.
И славное море – священный Байкал,
От нашей любви лишь отходы глотал,
И рад бы избавиться он от нее,
Но нету сознанья, одно бытие.
По Черному морю не яхты плывут,
Дельфины-бедняги в помойке снуют…
Не рыбку, а мусор глотают они,
Пора им талоны на рыбку вменить.
Мы дети застоя, бредовых идей,
Мы внуки всех рангов воров и вождей.
А править такими – проворен любой,
Подняв серп и молот,
Как кнут над толпой.

Перед отъездом в Ялту она встретила в издательстве Олжаса С. Узнав о ее поездке, он попросил ее позвонить в Ливадию Юлиану Семенову, у него там дача, передать привет и сообщить, что все хорошо. Повидимому, у него были какие-то неприятности. Олжас дал ей телефон.

В один из вечеров перед отъездом из Ялты она набралась смелости и позвонила союзной знаменитости Юлиану Семенову, писателю, журналисту, гл. редактору сверхпопулярной газеты «Совершенно секретно», выдававшей на гора в эпоху гласности иуды Горбачева секреты КГБ, ВЕРОЯТНО, С ПОДАЧИ САМОГО КГБ. Она сообщила ему, что у Олжаса все нормально. Семенов поблагодарил. Приглашения на дачу не получила, а хотелось бы посмотреть, как живут советские миллионеры. Но кто она и кто он? Равенство, блин!

Они вернулись в Алма-Ату, и работа продолжалась. В редакцию поступила рукопись референта ЦК, по совместительству поэта, члена СП с одной книжкой. Ксения стала читать: стихи были откровенной конъюнктурой разоблачительного плана. Это выглядело по меньшей мере непорядочно: оплевывать строй, которому служишь. Она отдала на рецензию Кругликову:

– Гера, я тебе ничего не говорю, ни плохого, ни хорошего, пиши, как Бог на душу положит. Знаю, ты не трусливого десятка, автор – все-таки цекач. На что Гера ответил:

– А мне плевать, я не пресмыкающееся.