Стратегия. Логика войны и мира

Но при том, что логика ножевой драки ничем не отличается от логики международной политики, явления, которые определяются этой логикой, сильно различаются – не только по размаху, но и в силу того, что эти явления проистекают из индивидуальных поступков и отдельных мыслей. Поэтому весь институциональный и политический аспект, характеризующий поведение государств, в ножевой драке отсутствует, как отсутствует и непримиримое противоречие между политическими соглашениями в духе линейной логики и парадоксальной логикой, которая правит конфликтами. Мое исследование ограничивается изучением взаимодействия государств не потому, что применительно к ним о стратегии рассуждать естественнее, но ровно по противоположной причине: лишь государства с правителями-стратегами во главе способны целенаправленно подражать спонтанному стратегическому поведению схватившихся за ножи в переулке двух головорезов, для которых парадоксальные действия в виде обмана или обходного маневра совершенно естественны.

Большую стратегию можно воспринимать статически, как здание, или динамически, как нечто вроде затейливого фонтана, однако не подлежит сомнению, что это заключительный уровень, на котором все, происходящее в вертикальном и горизонтальном измерениях, наконец-то сочетается и определяет итоги. Блестящие победы на техническом, тактическом и оперативном уровнях или на уровне театра военных действий, равно как и грубые ошибки дипломатии, – все может привести к прямо противоположным результатам или остаться без последствий в «слиянии» большой стратегии.

Линейные цели в парадоксальной среде

Считать результаты большой стратегии благими или скверными – все зависит от субъективного истолкования: восприятие результатов определяется тем, какие цели преследовались. Логика стратегии никак не влияет на определение целей, задаются ли они традицией, прихотью диктатора, на основании бюрократических предпочтений или в рамках демократического выбора. На уровне большой стратегии одни государства ищут господства над другими или даже стремятся к территориальной экспансии; иные желают всего-навсего сохранить то могущество и то влияние, которым обладают, сосредотачиваясь при этом на внутренних целях, в том числе на повышении благосостояния; некоторые правительства проявляют активность на мировой арене преимущественно для того, чтобы добиться экономической помощи в различных формах, и способны с редкой точностью замерять свои достижения; другие же ищут внешней поддержки для того, чтобы враги оставили их в покое. Каждое правительство руководствуется собственными целями, пусть даже они не декларируются публично, и потому оценивает один и тот же итог по-своему: скажем, одно правительство может трактовать сохранение статус-кво как огромный успех, а другое усмотрит здесь сокрушительное поражение.

Много усилий было потрачено на то, чтобы дать определение «национальным интересам», как если бы они существовали в реальности, как если бы их можно было зафиксировать и измерить. Между тем вполне очевидно, что так называемые национальные интересы возникают в политическом процессе, не имеющем ничего общего с логикой стратегии. Когда партии, соперничающие во внутренней политике, ищут обоснование своим частным целям, выдавая эти цели за национальные интересы, они вынуждены прибегать к доводам здравого смысла, для которого хорошее хорошо, плохое плохо, а больше выгод лучше, чем меньше, – и никаких парадоксов.

Нет нужды приводить бесчисленные примеры, которые наглядно покажут последствия вездесущего противоречия между целями здравомыслия и стратегической логикой. Это противоречие превратило историю рода людского в летопись человеческой глупости. Кроме того, именно оно объясняет, почему многие политические лидеры, успешные во внутригосударственном управлении, терпят неудачу во внешней политике; почему многие герои войны или дипломатии оказываются несостоятельными, пытаясь править у себя дома. В некотором смысле повторение из века в век одной и той же трагической ошибки оставляет след, и потому стремление к целям, определяемым линейной логикой, как минимум вызывает сомнения. Если предполагается, что для национальной безопасности необходимо x дивизий или y ракет, то сегодня наличие вдвое большего количества людей и оружия вряд ли будет автоматически воспринято как лучший вариант. Во всяком случае, есть основания подозревать, что дополнительные дивизии или ракеты способны вызвать враждебную реакцию, привести к соперничеству или, того хуже, к превентивному удару. Ирония состоит в том, что такое понимание проистекает из упрощающей и даже механистической идеи, гласящей, что «гонки вооружений» сами себя подстегивают и тесно взаимодействуют друг с другом. При этом столкновение политических амбиций, истинная причина конкуренции во всех видах вооружений и во многом другом, в расчет не принимается, да и роль осознанно внедряемых инноваций игнорируется.