Стратегия. Логика войны и мира

Напряженность между целями внутренней жизни страны, выдвинутыми по законам линейного мышления, и конфликтным измерением международной политики вовсе не является необходимой. Правительства, прибегающие к квазивоенным методам у себя дома, куда менее рьяно будут добиваться тех целей на международной арене, которые им кажутся неуместными. Лидеры этих стран нисколько не нуждаются в более глубоком постижении парадоксальной логики; на самом деле они могут быть, если угодно, дикарями в этом отношении, не мыслящими в подобных категориях. Но привычка полагаться на секретность, обман, устрашение и силу во внутренней политике сама по себе является обучением стратегии, так как модели поражения и успеха как бы подсказывают схемы действия в этой логике. В той же степени, в которой ориентированная на консенсус внутренняя политика вдохновляет на следование линейной логике во внешней политике, внутренняя политика диктаторского режима готовит правителей к логике конфликта за рубежом. Отсюда отнюдь не вытекает какая-либо особая предрасположенность к конфликтам. Как доказывают исторические свидетельства, диктаторские режимы могут быть безупречно миролюбивыми, а демократии способны стать яростно агрессивными. Например, в XIX веке все более и более демократичная Великобритания делалась все более и более агрессивной, подчинив изрядную часть Южной Азии и Африки, а ее главным соперником в имперской экспансии выступала Франция, особенно после того, как в 1871 году к власти во Франции пришло демократическое правительство. Наверное, нет смысла взывать к духу времени, чтобы все это объяснить: электорат обеих стран по-прежнему одобряет применение силы «за морями», когда возникает соответствующая возможность. Общий энтузиазм британцев в ходе войны за Фолклендские острова в 1982 году озадачил других европейцев, а Франция пыталась играть ведущую роль в войне за Косово в 1999 году при полной поддержке своей общественности.

Поэтому не существует асимметрии намерений, зато возможна асимметрия эффективности. Ее последствия проявляются в борьбе между странами, максимизирующими благосостояние, и режимами, максимизирующими власть, которые пытаются применять за рубежом практики, ежедневно используемые у себя дома. Первые из них без особого труда добиваются превосходства в производстве и техническом развитии, но в том, что касается секретности, обмана и устрашения, правительства, в этом более опытные, выказывают, разумеется, большее мастерство. Однако затяжная война может упразднить это различие. В ходе Второй мировой войны англо-американские демократии доказали свое превосходство в секретности и обмане, причем настолько, что ретроспективно немцы и японцы кажутся едва ли не наивными простачками. А вот когда приходится преодолевать конфликты международной политики в мирное время, линейно-логический подход прямо порождает слабость, которая может радикально изменить баланс сил. Поражение Ирака в 1991 году и Сербии в 1999 году, нанесенное главным образом демократическими коалициями, продемонстрировало огромное материальное превосходство последних – и тот факт, что требуется приложить изрядные усилия, чтобы победить противника, не слишком восприимчивого к убеждениям и привычного к диктаторскому правлению. Кроме того, в обоих случаях победы демократических стран оказалось недостаточно для того, чтобы сместить правителей, один из которых все еще остается у власти на момент написания этих строк[161].

Глава 14 Вооруженное принуждение

Война – редкое и драматическое развитие отношений между государствами в противоположность бесконечным и вялотекущим военным действиям во внутренних конфликтах. Поэтому обычно на уровне большой стратегии результаты обеспечиваются не войнами, а «вооруженным принуждением», как я это называю. Отсутствие прямых боестолкновений вовсе не свидетельствует о ничтожности результатов, ведь вооруженное принуждение есть мощь – точнее, та доля государственного могущества, которая обусловлена военной силой.