Стратегия. Логика войны и мира

Вооруженное принуждение внутренне присуще самому насилию: не существует такой способности применить силу, которая не вызывает реакции со стороны тех, кто надеется использовать ее в своих интересах, или же со стороны тех, кто боится, что силу используют против них. Я ввел новый термин, чтобы преодолеть политическую и культурную предвзятость, так сильно подчеркивающую значение устрашения, хотя последнее представляет собой всего-навсего форму вооруженного принуждения; указанная предвзятость затемняет то обстоятельство, что вооруженное принуждение относится к устрашению (или «разубеждению») так же, как сила в целом – к оборонительной силе. Теперь, предложив некие общие рамки, я могу вернуться к обычному языку, чтобы описать различные формы этого явления: разубеждение – негативная его форма, а принуждение – форма позитивная, и обе они становятся зримыми, когда противники чувствуют, что вынуждены действовать так, как им велят, и когда друзья чувствуют, что их призывают сохранять дружбу благодаря надеждам на вооруженную помощь при необходимости.

Убеждают ли противников и друзей или разубеждают врагов, действие всегда развивается как следствие их поступков. Отнюдь не поддержание вооруженной силы порождает вооруженное принуждение – это реакция других на собственное восприятие этой вооруженной силы, результат тех решений, которые они принимают, следствие их собственных расчетов и эмоций, неизбежно отражающих целостное мировоззрение (в том числе представления о противостоящей им вооруженной силе, ожидания вероятности и условий боевых действий, оценку готовности применить силу за или против них). Определение той или иной военной силы как «устрашающей», подразумевающее, что акт разубеждения состоялся благодаря появлению этой силы, приводит к путанице между субъектом и объектом, и данная путаница способна привести к опасному заблуждению. Тот, кто хочет устрашить, является пассивным объектом, тогда как сторона, на которую предстоит оказать влияние, является чувствующим, активным субъектом, который может согласиться или не согласиться на разубеждение.

Восприятие потенциальной военной силы также порождает принуждение. В зависимости от прогнозируемой продолжительности войны мобилизационная способность государства может подталкивать к превентивному принуждению – в полной мере или частично либо не побуждать вовсе. Например, широко распространенная в 1950-х годах убежденность в том, что американо-советская война будет ядерной с самого начала и очень короткой, видимо, значительно сильно ослабила принуждение, которое Соединенные Штаты Америки могли бы обеспечить благодаря своей превосходящей способности к промышленной мобилизации. Напротив, с начала 1960-х годов, когда советская военная политика все ярче демонстрировала подготовку к продолжительной неядерной войне, мобилизационная способность США по иронии судьбы все больше становилась фокусом военной политики, хотя на деле эта способность быстро снижалась (поскольку оружие делалось все более сложным, а производить его становилось все труднее).

В бою сила оказывается объективной реальностью действия, и ее единственно верной и совершенно недвусмысленной мерой являются достигнутые результаты. При вооруженном принуждении, впрочем, налицо только субъективная оценка боевого потенциала в глазах других – друзей и врагов. Точность таких оценок не просто ненадежна, она фактически неопределима, поскольку данный боевой потенциал измерим лишь в реальности конкретных форм ведения войны, каковой может и не случиться. Вдобавок даже в этом случае на исход битвы будут влиять все непредсказуемые факторы времени, места и обстоятельств.

Конечно, легко представимы крайние случаи, в которых ненадежность и неопределенность сводятся на нет вследствие громадного материального неравенства сил, как было бы, например, в войне ядерного Китая с безъядерным Вьетнамом или в морской войне между Соединенными Штатами Америки и Непалом, запертым в глубине суши. Но анналы военной истории доказывают, что при рассмотрении не столь крайних и абсурдных случаев ненадежность и неопределенность исправно возникают, причем гораздо быстрее, чем могло бы показаться при изучении данных накануне сражений. Однако будь исход войн менее неопределенным, сами войны происходили бы реже, потому что поражения бы предвидели и избегали, заключая соглашения.