Стратегия. Логика войны и мира

Это тоже один из путей превращения мира в войну. Условия мирного времени могут привести к социальным и культурным переменам, снижающим эффективную боеспособность, даже если процветание в мирное время способно увеличить ресурсы, расходуемые на вооруженные силы: когда в 1999 году сага об «Апачах» разворачивалась в Албании, армия США потратила 1900 миллионов долларов на малые усовершенствования этих вертолетов.

Поражение победы

Если бы победа не стремилась к превращению в поражение вследствие чрезмерного размаха, если бы рост державы не содержал в самом себе причины ее распада, то быстрое распространение Третьего рейха от Нормандии до Сталинграда и от Лапландии до Египта к ноябрю 1942 года никогда не перешло бы в столь же быстрый крах, поскольку вся Европа управлялась бы единой силой задолго до рождения Гитлера. То же самое можно сказать о завоеваниях и поражениях Наполеона и о деяниях всех его менее выдающихся предшественников, в числе каковых, двигаясь вспять через века, мы должны увидеть и Римскую империю с ее собственным очень долгим циклом распространения и упадка.

Столь велики преимущества масштабной экономики, которая возвышает крупную военную силу над малой; столь значимы «геометрические» достоинства, благодаря которым протяженность границ сводится к глубине территории, численности населения и запасам ресурсов, то в ходе бесчисленных европейских войн крупные державы должны были бы всегда побеждать меньших, пока на континенте не осталось бы одно-единственное государство, заключившее в себе все доступное пространство, подвластное эффективному управлению из единого центра. Размеры этого государства зависели бы от доступных средств транспорта и коммуникации. Но даже при технологиях Римской империи, когда конный гонец являлся быстрейшим способом коммуникации, а никакой вид транспорта не мог опередить войско на марше, пространство, подчиненное управлению из единого центра власти, охватывало всю Европу и достигало Месопотамии.

Впрочем, Римская империя в этом отношении – уникальное исключение из правил. Вместо непрерывной череды обширных империй в Европе сложился определенный «баланс» сил. Само могущество державы, которая становилась на какое-то время сильнейшей, вызывало страх и враждебность со стороны прочих крупных государств, превращая вчерашних союзников в подозрительных нейтралов, а былых нейтралов делало заклятыми врагами. Или побуждало малые страны сплачиваться ради сопротивления дальнейшему расширению границ сильнейшей державы.

Державы, набиравшие силу из-за роста народонаселения и экономического процветания или из-за того, что более успешное правительство оказалось в состоянии мобилизовать и то и другое, могли использовать свою растущую силу, чтобы расширяться, но лишь до известного предела. Более сильное государство могло достичь этого предела в том случае, когда возрастанию его экономической мощи начинали на равных противостоять его новые противники, объединившие свои усилия. Растущая держава могла принять это парализующее равновесие на данной кульминационной точке, но могла и попытаться сформировать нарушающий его собственный союз, если ей удавалось найти партнеров.

Те, кто становился сильнее – благодаря росту населения и процветанию или благодаря успешной мобилизации людей и ресурсов посредством эффективного управления, – могли использовать свою растущую силу для расширения границ, но только до известных пределов. Эти пределы возникали, когда экономия масштаба сильнейшей державы сталкивалась с нарастающим сопротивлением новых врагов. Тогда приходилось мириться с парализующим равновесием в кульминационной точке – или пытаться создать коалицию, способную нарушить равновесие (если найдутся союзники).

С другой стороны, если держава норовила сломить барьер сопротивления войной, та же самая логика стратегии решала, каким будет исход, принесет он победу или поражение. Если держава побеждала в войне против одного соперника или целой коалиции, ее победа внушала страх и враждебность другим, более отдаленным державам, которые до сих пор скрывались, как за щитом, за проигравшим. То есть экспансия все равно наталкивалась на барьер сопротивления. Если же держава проигрывала войну, поражение сулило ей новых союзников, озабоченных усилением врагов этой державы. Если победителем оказывалась коалиция стран, сама эта победа ослабляла коалицию, возрождая противоречия и конфликты интересов, о которых предпочли временно забыть ради объединения против общего врага в лице растущей державы. Следовательно, окончательная победа способна полностью разрушить коалицию, как и утверждает неизбежный парадокс стратегии.