Стрекоза

Теперь Ульфат стоял ближе к козырьку, и капли падали ему на губы и ресницы. Лиза засмотрелась на него. Она ничуть не обиделась. «Хоть чертом называй, – думала она, – хоть дурой, а ты мой, мой». И теперь настал час награды. Не в силах больше терпеть, Лиза порывисто обхватила голову Ульфата и неожиданно для себя самой слизнула с его рта капли дождевой воды. Он испуганно отпрянул в сторону, но тут же поймал Лизин сумасшедший взгляд, в котором было отражено все: ее неизбывная, ежеминутная тоска по нему, слепое обожание и безотчетный страх, решимость и страсть, которые он видел только разве что в кино и которые совсем не были похожи на притворные девчоночьи «ну Ульфат, ну пусти», когда он уже пытался раньше кого-то поцеловать или залезть одной или другой хохотушке под кофточку. В нем как будто что-то щелкнуло, переключилось, и, вместо того чтобы оттолкнуть ее руки, он их не тронул, а тоже порывисто лизнул ее мокрые от дождя губы, пахнущие его «Казбеком», и, лизнув, почему-то захотел ощутить их вкус не снаружи, а изнутри. Стараясь превозмочь свое собственное удивление и стеснение, Ульфат обхватил Лизины худые плечи и поцеловал ее так же неловко, порывисто и пламенно, как и мгновение назад она сама метнулась к нему, и в этот миг ему показалось, что он попал под напряжение в несколько сотен вольт. Ток, который исходил от Лизы, непостижимым образом мгновенно прошил его грудь…

Они шли назад молча и не смотрели друг на друга. Ульфат уже не натягивал куртку на голову, видимо, ему было наплевать, что дождь холодной змеей липко обвивается вокруг его тела, в то время как у Лизы гудела голова и горели щеки, а в груди бушевал настоящий вулкан.

Ульфат поднялся на крыльцо и, перед тем как открыть дверь и раствориться за ней, повернулся к Лизе и посмотрел прямо ей в глаза. Придешь еще? – спрашивали его глаза, пока губы от гордости молчали. Приду, – говорили Лизины глаза, – прилечу, приползу, прибегу. Но и ее губы молчали, потому что эту минуту нельзя было портить слишком громким звуком собственного голоса.

Он закрыл дверь. Она ушла.

Она приходила еще два раза. И, когда они были вместе, вокруг ничего больше не было – ни лип, ни берез, ни людей, ни неба, ни земли. Ничего. Только они сами. Лиза кусалась, а Ульфат грел ее худосочное тело своими горячими руками, и в ее душе сияло солнце. Мир стал большим и прекрасным и больше не напоминал ей холодный, неприступный каземат, в который ее случайно кто-то закинул да и забыл. Каждое утро она вставала с ощущением огромного счастья, которое сама же и выстрадала преданностью своим чувствам. И теперь все должно было поменяться – стать таким же счастливым, как и она: ее жизнь и ее судьба. А на следующий раз, когда Лиза пришла в Терещенский интернат и спросила Ульфата, старик-вахтер как-то странно заморгал, снял очки и берет. Потом достал носовой платок и протер себе лысину. Потом запыхтел и горько сказал:

– Нет твоего Ульфата, девчоночка, нет. Уходи.

Лиза ждала.

– Уходи, не трави душу. Нет его, не придет больше. Убили его. На стрельбах. Осколком гранаты, прямо в сердце. Неделю назад схоронили. Никто не виноват. Э-эх, судьба! Какой парень был!

Старик горько вздохнул и махнул рукой, отворачивая от Лизы потемневшее лицо.

Лиза постояла в коридоре. Помолчала. Побелела вся. Почернела. Стрельбы? Какие стрельбы? По военному делу? По ГТО? Разве там стреляют? Вспомнила, что неделю назад по их интернату поползли какие-то дикие слухи, мол, у терещенских погиб воспитанник, старшеклассник на учебном полигоне за городом, куда мальчишек повезли на полевую артиллерию посмотреть. Но потом быстро всех зашикали. Толком ничего не объяснили. «Почему это не Петька Сопля? – тупо и злобно подумала Лиза. – Почему? Для него ведь никто не живет, как я для Ульфата».

Лиза постояла еще немного, повернулась и ушла. В тот же вечер она сделала из простыни петлю и повесилась на крюке для белья в подвале, в постирочной. Только, на ее беду, нянечка как раз пришла за бельем, крик подняла. Вынули. Выходили. И с тех пор Лиза словно умом тронулась: и так молчала всю жизнь, слово из нее не вытянешь, а тут и вовсе разговаривать перестала. Выпустили ее со справкой: прослушала курс средней восьмилетней школы специнтерната для детей-сирот.

Лиза выключила свет. Вино приторным привкусом надолго поселилось во рту. И как она тогда выжила, сама не знает. А вот, поди ж ты, выжила. И даже заговорила. И теперь опять солнышко для нее взошло, через столько лет. Ан нет, и тут – нелады, взошло – и тучками тут же задернулось. Не к добру этот сон к ней пришел, не к добру.

К потере.