Стрекоза

Она закрыла глаза и увидела Севку. Он сидел к ней спиной и с жаром обнимал что-то большое и неловкое, а оно – это что-то – будто сопротивлялось. «Вроде бы и человек с ним, а вроде бы и нет», – подумала Лиза. Она напрягла внутреннее зрение, но, вместо того чтобы получше увидеть, кого это обнимает Севка, вдруг услышала приглушенные, протяжные звуки. Они звучали то тише, то громче, иногда походили на рыдания взрослого человека, а иногда на мерные скрипы несмазанных лодочных уключин. «Музыка? Ну конечно. Музыка! Ох, я и забыла, что он музыкант! Ну хоть не кралю какую-то приласкал, – немного успокоилась Лиза, даром что от звуков веяло чем-то тяжелым и тревожным. – Когда же мы увидимся, с тобой, бэйе?[13]» – спрашивала Лиза Севку. Но он не понимал по-тунгуски и продолжал играть. Неистово, увлеченно, словно их что-то мучило – его самого и его инструмент. Так под эти тревожные звуки Лиза и заснула.

XXIV

Студебекер косился на солнце, слепящее ему глаза из полуоткрытого окна в темном подъезде, и против света никак не мог понять, кто позвонил в дверь и теперь стоял на его пороге. В глубине комнаты пятничное общество игроков в составе Сени и Пети и еще двух новичков затихло и насторожилось. Жорка застил ладонью лоб и чуть не упал от удивления, когда разглядел гостя.

– Черн-и-иха-а?! Ты-ы?

Да, сомнений не было – на пороге стоял не кто иной, как Севка Чернихин, собственной персоной, только похудевший и сильно осунувшийся. Лицо его стало как будто острее и бледнее. Но глаза… глаза уже смотрели не жестко и враждебно, а как раньше – располагающе к мирному общению и даже дружелюбно.

Жорка восхищенно присвистнул. Он очень обрадовался.

Но потом вспомнил, что они в ссоре, и нахмурил лоб.

– Проходи.

Севка зашел, снял башмаки, куртку-пиджак. Положил пакет с печеньем и банкой варенья на пол. Протянул Жорке руку. Пожмет ли? Пожал. Сдержанно, церемонно.

– Ты как, просто зашел, сказать чего или?.. – Он кивнул в сторону игроков, уже начавших партию за круглым столом в середине комнаты. На столе была новая бордовая бархатная скатерть с бахромой в виде шариков такого же цвета. Это выглядело очень солидно.

– Или, – сказал Севка и добавил: – Если… – Он замешкался… – Если не прогоните, – не в его это было, конечно, характере – подаяния просить, но пришел же мириться, а не брыкаться, да и характер его карточное общество и без того хорошо знало.

Cтудебекер подумал, что ослышался, но к столу пригласил:

– Что ж, прошу, если не шутишь.

Повисла напряженная тишина. Новички непонимающе переглянулись, Сеня и Петя потупились, Студебекер картинно представил Севку новеньким.

– Всеволод Чернихин, мой… – Он хотел сказать «друг», но вместо этого произнес: – Давнишний приятель и игрок высокого класса. Рекомендую.

Новенькие почтительно кивнули и с интересом посмотрели на Севку.

– Павел. Николай, – представил обоих Студебекер «игроку высокого класса».

– Будем знакомы, – приветливо произнес тот, кого представили Павлом.

А Николай просто что-то буркнул, вроде формального «очень рад».

Игроки сухо продолжили начатую партию. Студебекер записывал ходы и ставки. Севка смотрел. «Как же лед-то растопить? Ох, и напыжились все», – думал он. Ему ничего не оставалось делать, как молча следить за игрой. Новенький Павел, видимо, играть совсем не умел: получив карту, сильно напрягался, морщил лоб, потом, как бы вспоминая, что нельзя сопернику показывать свои эмоции при прикупах или любых других маневрах, спохватывался и пытался сделать невозмутимое лицо, отчего было еще понятнее, что он взял, и оттого еще смешнее. Севка заглушил порыв смеха и перекинулся на Николая. Тот был или очень на кого-то зол, или чем-то сильно недоволен. Еще он был очень похож на Павла, почти как брат-близнец, но другого характерного плана – оба выглядели как коверные на манеже цирка: Павел – веселый и наивный клоун, а Николай – грустный и злой.

Петя и Сеня ничем особым не выделялись, но от того, что они вовсю старались показаться новичкам асами, коими они в какой-то мере, конечно, были, их переглядки матерых игроков становились уж очень многозначительными, тем более что Севка прекрасно знал, что ничего значительного эти взгляды по-настоящему не выражали, а был это чистой воды выпендреж.

– Человеческая комедия в разгаре, – вырвалось у него, но, слава богу, на это никто не обратил внимания.

И все же как это было прекрасно – оказаться снова на заседании заветной пятницы! Даже насупленная на всякий случай физиономия Студебекера теперь казалась Севке самой благородной на свете, и он ощущал себя лицеистом, вернувшимся в круг друзей после долгой отсидки в карцере за какой-то дерзкий проступок, что бросал тень на честь лицейского мундира. Ему хотелось скорее прервать партию, налить всем по бокалу шампанского и в честь примирения бесшабашно грохнуть бокал оземь, а потом броситься к Студебекеру на шею и повиниться.