Стрекоза

Вот и поворот улицы, за которым должен быть Терещенский интернат. Увидев большой желтоватый дом за чугунной оградой в глубине палисадника, с вывеской на фасаде, Лиза остановилась – сердце у нее екнуло и как будто тоже перестало стучать. Неужели она сейчас увидит его – Ульфата? Но вместо радости она почему-то вдруг ужасно испугалась. Подошла к ограде и взялась за чугунные прутья, прислонив к ним лицо. Она смотрела на желтый дом и вспоминала Ульфата. Как увидела его в самый первый раз. Как стояла возле ворот, когда он играл с мальчишками в футбол. И… как украла его фотографию.

Но сейчас ей не было стыдно. Ведь она пришла, чтоб вернуть ему то, что она у него взяла. Наверное, она только поэтому не умерла, когда так страшно заболела, – чтобы вернуть ему фотографию. И все равно Лиза очень волновалась. Чтобы ей разрешили уйти в город одной, она несколько месяцев учила уроки, чтобы не было ни одной тройки, и убирала в классе каждый раз после занятий. Она поливала цветы на всех этажах и помогала младшим наводить порядок в спальнях. И даже заштопала все свои вещи, чего делать очень не любила, потому что, как бы она ни старалась, иголка у нее всегда во время шитья рано или поздно вонзалась в палец, и было очень-очень больно. Но она думала о нем, и все плохое проходило.

И вот теперь она тут. Лиза опять проглотила струйки дождя. Ну что, надо идти! Дальше все происходило уже не медленно и тягуче, как было до того, а быстро-быстро, как в немом кино. Лиза открывает ворота. Идет по дорожке палисадника к входу. Поднимается на крыльцо. Открывает дверь. На вахте сидит старик в очках и токарском черном берете и строго спрашивает ее:

– К кому?

Она молчит, а потом говорит:

– Мне Ульфата, Ульфата Галиева.

А старик ей:

– Ишь ты, а ты ж кто ему будешь, на сестру вроде как не похожа.

И посмеивается. Лиза краснеет, жует губы и молчит. Дед вызывает дежурного. Дежурный идет за Ульфатом. Неужели через пару минут он будет здесь? Нет, она не выдержит этого. Теперь ее сердце выпрыгивает из груди, и она выходит на улицу. Дед кричит вслед:

– Куды в дождь-то пошла? Сейчас он придет. Гляди-ко, как льет, не шутит.

Но она не слушает его. Стоит на пороге под козырьком и ждет. И вот дверь скрипнула. Лиза оборачивается. И… и вместо Ульфата, солнечного, светлого, долгожданного Ульфата, на нее камнем падает какая-то черная, страшная тень. Эта тень душит ее своим холодом и проникает в самое сердце, и оно постепенно превращается в кусок льда… Ай! Больно, больно, больно!

Лиза вскрикнула и села на кровати. Ох, как страшно! Страшно и холодно! Лиза прикрыла окно – дождь косыми струями барабанил по подоконнику и норовил залить пол.

Сколько лет прошло, а события тех дней нет-нет, да и напомнят о себе. Плохо, ой как плохо, что этот сон ей приснился. Не к добру. Лиза встала с кровати, закрыла плотно окно, задернула штору. Попала ногой в холодную лужицу на полу. Тряпка, тряпка где? Спросонья, в темноте схватила вместо тряпки упавшее со спинки кровати платье. Чуть им пол не подтерла. Зажгла свет. Ой как нехорошо, на душе словно камень. Нашла тряпку, вытерла пол под окном. Не натекло ли к Юлдуз – крику не оберешься! Старуха только потолки побелила.

Лиза вздохнула и подошла к столу. На столе стояла початая бутылка сангрии. Нет, она не любит пить спиртное, за что на нее обижались многие ее ухажеры. Но после того, как пришла она тот раз от Севки, когда Теплев ее даже на порог не пустил к нему, так ей тошно стало, так одиноко. Ну за что как собаку шелудивую гоняют? По дороге в буфет на Прянишникова зашла, вот эту бутылку и купила с горя. Лиза выдернула пробку, налила себе половинку маленького стаканчика. Глотнула. Сладковатая жидкость ударила по горлу терпким и вязким теплом. Отчего люди пьют? Ничегошеньки не помогает. Разве что кровь разгоняет по телу, а что до боли – как свербит занозой, так и свербит. Мочи нет.

Лиза села на кровать. Подтянула к себе колени, уткнулась в них лицом. Тихо застонала. Почти такой же сон ей приснился до того, как она к Ульфату пошла. Только черная тень на нее навалилась не сразу, а позже, в четвертый ее приход. А тогда, в самый первый раз, дверь на крыльце интерната скрипнула, и на пороге показался он – Ульфат, только другой – похудевший и повзрослевший. Длинный такой. С вытянувшимся лицом. Почти год не виделись. Вырос как! Усы черные стали над губой пробиваться. Глаза стали жестче. Взгляд – колючее. Но чуб, чуб каштановый был тот же – падал непокорной волной на ореховые глаза, и, когда Лиза в них как следует заглянула, у нее в груди будто что-то лопнуло или будто сугроб большущий сразу растаял. Ульфат настороженно разглядывал Лизу.

– Тунгу-у-уска, – недоверчиво сказал он наконец чужим, надтреснутым голосом. – Это ты-ы-ы? – протянул удивленно, видно, тоже не сразу Лизу признал. И она, наверное, выросла, судя по рукавам кофт, которые стали коротки, и руки из них торчали худосочными неповоротливыми шпалами.

На Ульфата стало капать с козырька, и он потрогал свои волосы, смахивая с них капли дождя.