Стрекоза

Старый диван после тяжелой смены становился несказанно мягким и уютным, таким же, как и рассеянный свет оранжевого абажура, что безмятежно плыл по комнате теплом заходящего солнца. Севке абсолютно ничего не снилось, и наутро он вставал здоровым, крепким, счастливым человеком, выпивал стакан холодного молока, прогуливался по двору, любуясь солнечным днем, запускал камушки в голубей, и жизнь становилась для него простой и прекрасной. На занятиях, по инерции, он старался долго не думать, чтобы не выходить из состояния блаженного покоя, а просто тупо писал конспекты или механически перебирал струны какого-нибудь казенного инструмента – ему не хотелось таскать Амадеуса туда-сюда, а оставлять его в училище он боялся: уж слишком тот был хорош! А еще, чтобы полностью восстановиться, раз в неделю Севка спешил к Студебекеру сыграть партию-другую в покер или преферанс.

Мать Студебекера теперь работала завпроизводством столовой работников политпросвещения, и к концу недели зал часто снимали под мероприятия на заказ, поэтому по пятницам у него собиралось картежное общество: два Жоркиных сокурсника по техникуму пищевой промышленности Игорь и Леня – они же два отчаянных двоечника, постоянно заваливающие или пересдающие экзамены, как, впрочем, и сам хозяин салона; два Севкиных однокашника – музыканты Петя Травкин (гобой) и Сеня Векслер (скрипка), и иногда еще подтягивалась пара бывших Жоркиных с Севой одноклассников, которые нигде пока не учились и не работали, а просто валяли дурака, ожидая призыва в армию.

Играли когда как – по четыре или по шесть человек, остальные же, если собиралось больше шести, наблюдали за ходом игры или на кухне резались в буру. Жорка как гостеприимный хозяин щедро угощал игроков пивом и раками, а также остатками закусок, приносимых матерью с работы в таком количестве, что она часто про них забывала, и Жорка незаметно откладывал облюбованную еду в глубину холодильника, умело пряча за кастрюлями и судками нарезанную кружками колбасу, сыр, маслины, фаршированные анчоусами, салаты с воткнутой посередине поникшей петрушкой. Время от времени в игроках просыпалась совесть, и они тоже несли выпивку и незатейливые угощения: «Столичную», портвейн, огурчики-помидорчики, маринованные маслятки в банках, бычки в томате, а то и просто ситро, печенье, конфеты или шоколад.

Главными условиями заседаний были: первое – никаких дам, второе – никаких драк и взаимных оскорблений (как бы кто ни проигрывался). Салон существовал на нелегальном положении, мать Студебекера ничего о нем не знала, и привлекать внимание соседей хитрый и осторожный Жорка не хотел. Курить можно было только по одному, в крайнем случае по двое, на балконе, вежливо здороваться с соседями и ни в коем случае не вступать с ними в споры или беседы. А если что, доходчиво объяснить, мол, день рождения сокурсника отмечаем, ага, в тихой, непринужденной обстановке, даже музыку не включаем, чтобы никого не беспокоить.

За год функционирования салона только один раз случился серьезный инцидент, как в шутку говорил Севка: Сеня Векслер не удержался и больно, с размаху, щелкнул по носу Петю Травкина крапленой картой. Тот в свою очередь тоже не удержался и дал ему сдачи – больно, по уху. Но недрогнувшая мускулистая рука Студебекера тут же схватила Петю за воротник, и внушительный рык хозяина салона вкупе с парализующим взглядом, брошенным на Сеню, пресекли конфликт на корню. После вынужденных извинений и церемонного пития кислой шипучки на брудершафт с не менее кислыми лицами, оба противника понемногу пришли в себя и больше не шалили. С тех пор каждый раз, когда Петя с Сеней начинали спорить, Севка тонким звонким голосом, копируя ведущих торжественных концертов, язвительно декламировал:

– «Стрелялись мы». Из Баратынского. Пьеса для скрипки с гобоем. Исполняют студенты первого курса музучилища Петр Травкин и Семен Векслер.

Все хихикали, Жора прокашливал легкие и сжимал массивные кулаки – так, на всякий случай. Однако пыл спорщиков обычно быстро угасал.

Ах, как Севка отдыхал душой и телом на Жоркиных пятницах! Как ему нравился гусарский кодекс чести Студебекера: не шали, не матерись без причины, не блефуй без надобности, не подсматривай, если можешь, не пасуй, если не хочешь, а главное – выигрывай сам и хотя бы иногда давай выиграть другому. Кроме того, в картах была своя особая логика, не всегда поддающаяся логике игрока, и формула «везет – не везет» распространялась даже на самых искусных и опытных, и в этом были свой азарт, своя тайна, своя неповторимая прелесть. Это было как в далеком прошлом, как у Пушкина, у Лермонтова, у Дениса Давыдова, когда гусары проигрывались дотла и закладывали имения и фамильные драгоценности своих жен и тещ. А с чем можно было еще сравнить радость удачи, когда карта шла и когда, вопреки козням соперника, ты, ежеминутно рискуя и блефуя, мог выбраться из головокружительных переделок!